«Эх, прокатиться бы!» — мальчик осмотрелся, нет ли лошади, которая понесла их в фаэтоне, но не увидел ее.
Карл Антонович и Костюченко переходили от одного животного к другому. В каждом из них Шиндель находил какие-то болезни.
Глеб Дмитриевич молчал. Его поведение злило ребят. Они хотели, чтобы он накричал на Шинделя, одернул его за то, что тот хитрит, не желая отдать лошадей в армию. Беспокойство все сильнее охватывало ребят. Уж не удалось ли Карлу Антоновичу провести Глеба? Ведь он, все-таки, «не сухопутный человек» и в лошадях не разбирается.
Коля, улучив удобный момент, дернул Глеба за китель, как бы говоря: «Что это вы заслушались Шинделя!» Матрос сделал вид, будто ничего не заметил.
— Послушаешь вас, — непривычно тихо начал разговор Глеб, — и диву даешься. К чему такую видимость держите? Чистый извод денег на корм. Они же ни к чему не пригодны, эти красивые клячи. Для фаэтона и только. Колясочку свезти! Да. А в кавалерии какой из них толк.
«Что говорит Глеб? Сейчас он откажется от лошадей», — в панике подумал Колька. Наташа горестно вздохнула. Каланча яростно сплюнул.
— И думаю я, — лукаво посматривая на расстроенные лица ребят, — продолжал матрос, — и думаю, тяжеленько вам. Мало ведь сейчас кто ездит в коляске.
— Это верно, тяжело. Благодарствую. Поняли вы меня, — отозвался Карл Антонович, — с трудом на корм зарабатываю. Прошу не обидеть, ради первого знакомства отобедать с семьей. Тут у меня один разбойничек завелся — петушок, горластый черт. Как уважаете — в отваренном виде или стушить с капусткой? Афанасьевна, — крикнул он жене, — поджарь-ка петушка-разбойника, не забудь огурчиков и грибков и всего прочего. Грешным делом, гражданин матрос, не знаю, как вас величать, люблю, гм-да, выпить и закусить.
— И думаю я, — продолжал матрос, дождавшись, когда Карл Антонович умолк, — хорошо бы помочь вам. — Он посмотрел на лошадей. — Мучаетесь вы с ними.
— Благодарствую, премного благодарствую…
— Заберем-ка мы этих кляч. Избавим вас от тягостей.
Матрос говорил спокойно, но Шинделя всего передернуло: он понял, что лошадей ему больше не видать.
Он сгорбился и побрел в дом.
— А вам, ребята, — деловито продолжал матрос, — придется пока побыть здесь, постеречь лошадок. Скоро подошлю замену. А вечером уведем скотину. Колю назначаю старшим, Наташу его помощником, а Васю связным. В случае чего — в ревком. На вахте смотреть в оба! В конюшню никого не пускайте.
Матрос удалился.
Карл Антонович, по-старчески шаркая ногами, поднялся на крыльцо и прикрыл за собой дверь. Глаза его горели ненавистью.
Глава 24. Картошка
Сидя на арбе, переговариваясь, ребята не сводили взгляда с конюшни.
Дети не видели, как Шиндель мрачно наблюдал за ними из-за занавески. «Не увел коней в степь, не спрятал от большевистского глаза. Опростоволосился, прозевал, и все из-за косоглазого, чтоб ему совсем ослепнуть, а заодно, и голову потерять», — мрачно рассуждал Шиндель.
Шинделиха не подходила к мужу, боялась скрипнуть половицей, но знала: придет время — он позовет. И время наступило. Угрюмо рассказал Шиндель о своих планах.
Слушая мужа, Шинделиха мелко крестилась. На щеках ее побледневшего лица выступили бурые пятна.
— В уме ли ты? А дом-то, дом! Одумайся. — Она тихонько завыла.
Карл Антонович исподлобья оглядел ее и скривил губы:
— Дура ты! Отпевать начала. Уходи в гости и молчи. Не об одном себе думаю. Пусть знают большевики: я перед ними плясать не стану. Кто нажил добро, на блюдечке не преподносит его… Рысаков захотели, голодранцы. Не наживали, не холили и получать им нечего… Иди.
Шинделиха накинула платок и ушла.
Карл Антонович вышел на крыльцо. С лица его исчезло мрачное выражение. Он добродушно окликнул ребят:
— Сидите, как куры на нашесте. Не скучаете? Чего молчите? Вон Барбос и тот хвостом виляет, человека увидел. А вы… Неуважительно. Старший спрашивает, а вы без внимания. Ну, да я зла на вас не имею.
Говоря, он из ведра бросал зерна сбежавшимся курам.
Ребята следили за каждым его движением. Они боялись Шинделя.
— А вы меня не того… Не кусаюсь, — словно догадываясь, о чем думали дети, заметил Карл Антонович. — Есть-то не хотите? Курочки клюют, и вам бы не мешало.
Ребята давно уже проголодались. Но не желали в этом признаться.
— Мы не хотим, — ответил Колька. Наташа в подтверждение кивнула головой, а Каланча закашлялся.
Шиндель швырнул последнюю горсть зерна птицам и сказал:
— У меня в конюшне картошки пудов шестьдесят припасено, — он протянул ребятам ведро, — наберите и сварите. Только костер разложите подальше от стога и построек. Вон очажок. Пошли, покажу подполье.
Колька колебался.
— Сварим, — шепнул ему Каланча. — Добро-то буржуйское. Чего ты хорохоришься!
Карл Антонович усмехнулся:
— Брезгуете? Или матроса боитесь: узнает, мол, уши надерет! Я ничего не скажу, ешьте на здоровье.
— И совсем я не боюсь, — гордо ответил Колька и повернулся к Васе: — Ты очень хочешь кушать?
— Не помню, когда и жевал последний раз.
Карл Антонович провел ребят в дальний угол конюшни и указал на кольцо, ввинченное в крышку подпола. Он зажег фонарь «летучая мышь». Ребята подняли за кольцо крышку, опустились на колени и при свете огня увидели горы картошки.
— Берите из-под низу, — советовал Шиндель, — там полевая, сладкая, рассыпчатая. — Он погасил фонарь и не торопясь, пошел к выходу.
Проводив его взглядом, Колька распорядился:
— Я спущусь вниз, а вы смотрите, не закрыл бы он нас.
Но Карла Антоновича не было видно.
Ребята успокоились. Колька накладывал картошку в ведро.
— Ты шуруй из-под низу, да бери покрупнее, — поучал Каланча, — слыхал, что говорил этот сыч.
В конюшне было покойно и прохладно. Слышно было, как переступали с ноги на ногу лошади. Лесок и Сокол перекликались тихим ржанием.
Ведро быстро наполнялось. Колька торопился, он не доверял Карлу Антоновичу.
— Кони на месте, — спросил он.
— На месте.
— А этого нет?
— Нет!
