в часть немедленно – немедленно, слышите? – передадите её начальнику особого отдела. Это в ваших же интересах: мне почему-то кажется, что родное начальство вас за ваши художества по головке не погладит. А так, глядишь, вывернетесь. Это понятно?
Оба офицера молча кивнули. Майор икнул. Француженки смотрели на Андрэ-Андрея Чернова-Нуарэ с раздражением: какого чёрта этот хорошо одетый мсье отнимает у них их нелёгкий хлеб?
Оглянувшись по сторонам, Андрей вынул из саквояжа катушку с магнитной лентой. Капитан, отцепив от себя девицу, достал из кармана цветной иллюстрированный журнал.
– Завернуть, – пояснил он, трезвея прямо на глазах.
– Ребята, – сказал Чернов, – я не шучу. Дело очень серьёзное, и от того, довезёте ли вы эту пленку, зависят жизни тысяч, а может, и миллионов людей. И запомните: скажете в особом отделе кодовое слово «миязака». Там поймут. Не подведите.
– Не подведём, – коротко уронил майор. – Ну, девушки, адьё, оревуар, мерси с боку. Пишите письма, наше вам с кисточкой.
«А не зря ли я им доверился? – думал Нуарэ, глядя вслед удалявшимся офицерам. – Они же лыка не вяжут… Хотя нет, уже вяжут – сообразили, что у них появился шанс выйти сухими из водки. Что ж, теперь можно подумать и о себе».
…Подумать о себе у Чернова не получилось – на выезде из Парижа его остановили на американском контрольно-пропускном пункте. Поняв, что это не случайно, и что янки ищут не кого-то, а именно его, советский разведчик пустил в ход оружие. Он застрелил сержанта и двух солдат, снёс радиатором шлагбаум и выжал акселератор. И может быть, ему удалось бы уйти – Андрэ Нуарэ неплохо знал предместья и окрестности Парижа, – если бы, по закону подлости, у его потрёпанного «Пежо-202» не лопнуло переднее колесо. Машину повело, она воткнулась в придорожный фонарный столб и была расстреляна из автоматов «томпсон», безжалостно изрешетивших и автомобиль, и сидевшего в нём человека…
А капитан и майор, чьих имён история не сохранила для благодарных потомков, без всяких приключений выбрались из Парижа и помчались с ветерком на северо-восток, делая по пути короткие остановки в городках Европы, возвращавшихся к мирной жизни, чтобы передохнуть-перекусить- заправиться бензином-опрокинуть стаканчик-другой с братьями по оружию. Возвращение блудных сыновей было далеко не триумфальным – по прибытии в часть друзья-доброхоты известили гуляк, что командование рвёт и мечет, и жаждет крови: «Вазелином не отделаетесь, дело пахнет керосином».
– Явились, сучьи дети! – приветствовал их генерал, багровея от злости. – Штрафбат по вам плачет горючими слезами, жаль, война кончилось. Ну ничего, отправитесь в места прохладные, там живо кровь горячую остудите! Эх вы, дурьи головы…
– Виноваты, товарищ генерал, – скромно ответствовали самовольщики. – Сознаём и готовы понести по всей строгости. Нам бы только с начальником особого отдела встретиться – информация у нас государственной важности.
– А он тоже жаждет с вами встретиться, – громыхнул генерал, – просто сгорает от нетерпения! Товарищ полковник!
На зов из соседней комнаты старинного немецкого особняка, в котором располагался штаб N-ской гвардейской дивизии, явился грузный полковник, и выражение его лица не обещало героям ничего хорошего.
– Что тут у вас? – спросил он, недобро щурясь.
– Вот, товарищ полковник, – майор протянул ему магнитофонную плёнку, завёрнутую в яркую страничку, вырванную из журнала «Beauty Parade».
– Это ещё что такое? – переспросил полковник, уставившись на полуобнажённую девицу, нагло пялившуюся на него с обёртки.
– Запись тут магнитная. Плёнка, – поспешил пояснить майор и добавил: – Мизизюка, то есть, как её, мизизяка.
Особист переменился в лице.
– Может быть, миязака? – уточнил он вполголоса.
– Так точно, товарищ полковник! – гаркнули оба офицера. – Миязака! Слово больно заковыристое…
– Так, – прервал их особист. – Молчать. Товарищ генерал, прошу немедленно выйти на связь с лётчиками. Мне нужен самолёт на Москву, и как можно скорее. Этих – арестовать. В Москве разберутся. Я полечу вместе с ними.
– А что с ними будет? – спросил генерал, когда обоих офицеров увели. – Отважные ребята, фронтовики, прошли огонь и воду, со смертью взасос целовались. А что загуляли, так с кем не бывает? Живые люди… Жалко мне их, понимаешь?
– Не знаю я, что с ними будет. Может, расстреляют, а может – наградят. Повернуться может и так, и этак, – равнодушно ответил начальник особого отдела.
То, что «миязакам» необходимо противопоставить равное оружие, в Советском Союзе поняли после первого же боевого применения «миязак» в апреле сорок пятого – для такого вывода из ряда вон выходящей гениальности не требовалось. Но когда учёные взялись за дело, стало ясно, что для создания чего-то подобного «миязакам» без нестандартной идеи не обойтись.
Всё, что было известно об этих загадочных аппаратах, повергало учёных в изумление – этого не может быть! Но явление существовало, и требовало объяснения: всё может быть, надо только понять как. Для работы над проектом, зашифрованным набором букв и цифр, и получившим неофициальное название «наш ответ самураям», были привлечены лучшие умы страны: ядерный физик Игорь Курчатов и его брат Борис, ведущий советский радиохимик; Александр Прохоров, радиофизик и основоположник рождавшейся квантовой электроники; Пётр Капица, неплохо осведомленный обо всех мировых достижениях в области физики – он тринадцать лет, с 1921 по 1934 год, работал в Кавендишской лаборатории Резерфорда и, что представлялось особенно важным, лично знал Тамеичи Миязаку, никому не известного, но очень старательного кембриджского студента. И появились в коридорах научного центра, спешно созданного в Подмосковье, исхудавшие люди со специфическим выражением глаз: по личному распоряжению Сталина просьбы Капицы, касавшиеся освобождения тех или иных осуждённых «врагов народа», удовлетворялись немедленно – в научных лабораториях от этих людей было гораздо больше пользы, чем на лесоповале. Они работали добросовестно и в то же время прекрасно понимали, что отсутствие результата легко и просто может быть расценено как сознательный саботаж – со всеми вытекающими отсюда последствиями[71].
Параллельно с научными изысканиями усиленно работала внешняя разведка. В июне сорок пятого от Рихарда Зорге, советского резидента в Японии, была получена шифрованная радиограмма: «Миязака» – это генератор электромагнитного излучения переменной частоты, меняющейся в очень широком диапазоне. Блоком управления установкой является…». На этом радиограмма обрывалась – то ли причиной стали атмосферные помехи, то ли радисту в далёкой Стране Восходящего солнца не дали закончить передачу, – и повторных сообщений не поступало[72].
Учёные к полученной информации отнеслись скептически – ни радиоволны, ни свет, ни рентгеновское излучение сами по себе не обладали ошеломляющим эффектом, присущим «миязакам», – и даже склонны были считать её японской дезинформацией. Но после боёв в Маньчжурии в августе сорок пятого в Москву были доставлены фрагменты двух «миязак», самоликвидировавшихся при угрозе захвата, – осколки волноводов, оплавленные катушки индуктивности, лохмотья конденсаторов большой ёмкости, – и скептицизм учёных пошёл на убыль. Простота конструкции объясняла массовость производства излучателей – по всем прикидкам, японцы делали их сотнями и даже тысячами, – хотя по-прежнему оставалось непонятным, как из простейших деталей, знакомых любому радиолюбителю, можно собрать устройство, подобное «миязаке». И учёные обратили внимание на незаконченную фразу радиограммы Зорге о «блоке управления».
«Истина где-то рядом, – говорил Игорь Курчатов, яростно теребя бороду. – Я это чую, хотя иногда мне кажется, что мы ловим кошку в тёмной комнате, а её там нет». «Кошечка имеется, – возражал Капица, – она вовсю мяукает на Дальнем Востоке. И царапается, да ещё как!». К слову сказать, Петру Леонидовичу Капице приходилось очень несладко: его, когда-то встречавшегося с будущим творцом японского сверхоружия, теребили со всех сторон и коллеги, и офицеры НКВД, требуя воспоминаний о событиях
