Нерожденный

двадцатилетней давности. Это было понятно и оправданно (по выражению Курчатова, «в поисках чёрной кошки может помочь даже шерстинка из её хвоста»), и Капица не обижался. К сожалению, ничего такого, что могло бы пролить свет на секрет «миязак», он припомнить не мог. Ничего особенного попросту не было – никаких новаторских идей молодой самурай в те годы не высказывал.

«Этот японец был скрытен и держался особняком, – говорил Капица, – он чувствовал высокомерное презрение англичан, скрытое за вежливыми улыбками. Но работал он дай бог каждому, вокруг него воздух чуть ли не дымился, как над раскалённой поверхностью. Лорд Резерфорд только головой качал. А друзей – нет, друзей у него не было. Хотя… Постойте-ка, постойте-ка…».

Предложение Капицы разыскать Дженни Уотерфилд, высказанное им ещё в мае сорок пятого, поначалу было воспринято как несерьёзное. «Неужели вы думаете, что наш самурай бросит все дела ради своей юношеской любви?» – говорил ему. «Истории известны примеры разного рода безумств, совершённых мужчинами ради женщин, – отвечал Капица, – но суть не в этом. Эти двое искренне любили друг друга – я помню, как они смотрели друга на друга. И если кто-то хоть что-то знает о сокровенных замыслах Тамеичи Миязака, о мечте, ставшей целью его жизни, этим человеком может быть только она, Дженни Уотерфилд». Так началась секретная операция русской разведки под кодовым названием «Джульетта», завершившаяся в июле сорок пятого визитом в Париж одного из лучших её зарубежных агентов.

К сожалению, драгоценная плёнка, доставленная в Москву из Германии, не оправдала ожиданий: на первый взгляд (и даже на второй) мадам Беранже не рассказала ничего такого, что могло послужить ключом к тайне Тамеичи Миязака. И тогда была предпринята попытка «мозгового штурма», в ходе которого предполагалось рассматривать любые идеи, даже самые бредовые, и к этому штурму были привлечены не только физики, но и ученые других отраслей знания, среди которых оказался пятидесятидевятилетний Пётр Бехтерев[73].

* * *

…Сказать, что в комнате заседаний, где проходил «мозговой штурм», было накурено, значило не сказать ничего. Папиросные окурки лежали грудами в пепельницах, на тарелках, в чайных чашках; сизый табачный дым плавал слоями и резал глаза – по выражению Льва Ландау, «платино-иридиевый топор весом один килограмм висит в воздухе на высоте одного метра над полом при температуре двадцать градусов Цельсия и нормальном атмосферном давлении, что соответствует единице накуренности один мегаукур».

Французская плёнка была прослушана несчётное число раз, её содержание перенесли на бумагу из-за ухудшегося качества воспроизведения; зачитанные до ветхости документы, имевшие то или иное отношение к проблеме, были разбросаны по всем углам. Воздух был наэлектризован: все присутствующие отлично понимали, что время уходит как песок сквозь пальцы, и что «миязаки» совершенствуются. В донесениях с Дальнего Востока упоминалось о «групповых контузиях личного состава, побывавшего под излучением», а это означало, что разрушительный японский гений уже добрался и до воздействия на живые организмы. Счёт времени был давно потерян: мало кто из «штурмовиков» смог бы с уверенностью сказать, ночь сейчас или день.

– Такое ощущение, – мрачно произнёс Курчатов, раздавив в пепельнице очередной окурок, – что от напряжённости наших мыслей скоро вся эта комната, а вместе с ней и всё здание взлетит на воздух.

Кто-то негромко рассмеялся, но его никто не поддержал: учёным было не до смеха. И в наступившей тишине раздался голос Бехтерева:

– Товарищи, а я, кажется, понял, в чём дело.

Взгляды десятков глаз сошлись на нейрофизиологе; зашевелились и подняли головы даже дремавшие – усталые люди спали здесь же, на матрасах, разложенных вдоль стен.

– Мысли, напряжённость мыслей… Вы очень правильно сказали, Игорь Васильевич, так оно и есть! Блок управления, да, блок управления…

– Не понимаю, – пробормотал Капица.

– Сейчас объясню, – Бехтерев встал и заходил по комнате, разгоняя папиросный дым. – «Мыслию своей можно перевернуть мир», сказал Миязака своей возлюбленной двадцать лет назад. Это не фигура речи, нет: он имел в виду непосредственное воздействие мысли на явления окружающего нас мира. «Мысль человеческая может всё: и погасить огонь, и вновь его зажечь, и отменить земное тяготение», и так далее.

– Это вы о заклинаниях, Пётр Владимирович? – спросил Прохоров.

– Не иронизируйте, молодой человек, – оборвал его Бехтерев. – Мысль человеческая так же материальна, как и всё в нашем мире, и она может с этим миром взаимодействовать. Вы знаете о биотоках головного мозга? Слышали об этом? А я с этими биотоками работаю и могу сказать с уверенностью: они связаны с мыслительной деятельностью. Связь эта сложна, она нелинейна, но она есть, хотя покамест мы ещё не можем однозначно соотнести разность электрических потенциалов с какой-то определённой мыслью. Думаю, Миязака тоже не смог этого сделать, зато он сделал другое: он систематизировал все электромагнитные колебания – весь спектр – и привёл их к общему знаменателю.

– Единая теория поля, – выдохнул Капица, – над которой трудится Эйнштейн…

– Да, – Бехтерев энергично кивнул. – «Вселенная едина. И светлячок на ветке, и далёкая звезда – явления одного порядка, надо только это понять» – это тоже слова Миязаки, сказанные им Дженни. Надо только это понять – и он понял. И в его единой системе полей нашлось место не только полю магнитному, электрическому, электромагнитному, но и полю ментальному – полю мысли, – ибо физический смысл всех этих полей один и тот же. Нужно проникнуть в суть вещей, вот он и проник. Могучий интеллект у этого японца… Но мысль человеческая, поистине необъятная – вообразить можно всё, что угодно, – ничтожно слаба по своей энергонасыщенности: мыслью не погасишь даже пламя свечи и не забьёшь гвоздь. Но если эту мысль вооружить инструментом, исполнительным механизмом, усилителем, она станет орудием универсальным. Излучатели «миязака» – это молоток для забивания гвоздей.

– Подаём управляющий сигнал на сетку лампового триода, – вставил Борис Курчатов, – а дальше…

– Именно так. Помните фразу о блоке управления? Так вот, блоком управления для «миязак» служит человек: его мозг. И этому есть подтверждение, – Бехтерев подошёл к столу и начал рыться в бумагах. – Где это тут у нас… Так, донесения… А, вот! Сержант Клюев, видевший «миязаку» в бою, был удивлён тем, что оператор излучателя «вёл себя как сонная тетеря». Действительно странно: идёт бой, установка работает, а её оператор спит себе без задних ног. Сержант ошибся: оператор-самурай не спал – он находился в состоянии боевого транса. Он слился со своей машиной. Сатори – есть такое понятие в дзен-буддизме.

– Синхронизация биотоков головного мозга с электромагнитным полем излучателя, – Курчатов не увлекался восточной экзотикой, он мыслил технологическими терминами. – Да, это возможно, я так думаю. Но погодите, что же это получается? По-вашему, у японцев есть тысячи высокообразованных солдат- операторов, отлично разбирающихся во всех тонкостях молекулярных и субатомных процессов?

– А этого не нужно. Согласно восточному миропониманию, суть вещей можно только почувствовать, ощутить, пережить, но нельзя познать разумом. Дзэн нацелен на центральное событие в жизни, которое не подать на анатомический стол интеллекта. Японцы не познают явления мира в нашем понимании – они их ощущают.

– Как собака: всё понимаю, только сказать не могу, – пошутил кто-то из молодёжи и тут же сник под сердитым взглядом Курчатова.

– Система «человек-машина», которую представляет собой «миязака» и её оператор, – продолжал Бехтерев, не обращая внимания на сконфузившегося шутника, – способна на всё.

– На всё? – переспросил Ландау с сомнением в голосе.

– Абсолютно – ограничений нет. Качественные характеристики воздействия зависят от изощрённости ума оператора, а количественные – от располагаемой энергии, влитой в «миязаку». Что мы, собственно, и наблюдаем: в апреле японцы останавливали авиационные двигатели, а в июле они уже блокировали взрывчатые вещества. Самураи приобретают опыт обращения с «миязаками», и что будет дальше, я не знаю: боюсь даже предполагать…

– Не надо предполагать, – прервал его Курчатов, – надо предлагать. Что конкретно вы предлагаете, Пётр Владимирович?

– Я предлагаю следующее: основываясь на высказанных мною соображениях, вы делаете