моторов затих.
Патрульные переглянулись. Обоим пришла в голову одна и та же мысль насчёт того, что могло скрываться под брезентом, – земля, как известно, слухами полнится, – однако оба предпочли не высказывать эту мысль вслух. Молчание – золото.
Уже в сентябре сорок пятого боевые излучатели поступали в войска дальневосточных фронтов десятками, но командование не спешило их использовать (хотя очень хотелось – генералы-фронтовики изумлялись при виде того, что вытворяли операторы «сталинских револьверов» на прифронтовых полигонах). Воспользовавшись затишьем в Маньчжурии, русские копили силы и готовили массированный лучевой удар, который должен был стать полной неожиданностью для японцев, занятых вторжением в Америку.
– Я поднимаю тост, – Трумэн говорил медленно, давая возможность переводчику переводить его речь слово в слово, – за наших доблестных русских союзников, пришедших к нам на помощь в труднейший период истории нашей страны. Мы помним, как помогла нам Россия во время Гражданской войны, прислав в Нью-Йорк и Сан-Франциско свои боевые корабли и одёрнув этим Англию с её имперскими замашками, и мы, со своей стороны, всеми силами помогали России в войне с фашисткой Германией – в войне, закончившейся нашей общей победой. Но теперь, когда неисчислимые азиатские орды с их дьявольским оружием вторглись в Америку, сея смерть и разрушение, Россия не просто помогла: она нас спасла, и мы, американцы, никогда этого не забудем. Ваше здоровье, господа русские офицеры!
Зазвенели бокалы. Молодые русские парни, операторы СР – «соловьёв-разбойников» – чувствовали себя неловко на торжественном банкете в Парадной столовой на втором этаже Белого дома: они к такому не привыкли. Непривычными были для них и красовавшиеся на их пальцах именные золотые перстни (личный подарок президента США), и американские джинсы, подаренные фирмой «Levi Strauss & Co.», поставлявшей эти штаны для US Army.
Но неловкость эта постепенно проходила, чему немало способствовало количество тостов и обилие крепких напитков – Гарри Трумэн, несколько превратно осведомленный о нравах и обычаях «русских медведей», решил не ударить лицом в грязь и показать своим союзникам-спасителям, что американская душа не уступает русской по широте размаха на пиру. Президент даже специально пригласил на банкет высших офицеров, известных своей склонностью к гульбе (например, адмирала Хэлси, оставшегося без флота). Были на банкете и женщины – супруги высокопоставленных лиц, а также сотрудницы Белого дома, выгодно отличавшиеся от жён дипломатов и военных возрастом и внешностью. Молодые американки щедро одаривали улыбками русских офицеров, и нельзя сказать, что делали это только лишь по обязанности.
Операторов СР, прибывших в США вместе со своими установками, было двенадцать человек. Часть из них обучала американских операторов пользовать новым и непривычным оружием, но некоторые уже успели побывать в боях. Персональных тостов удостоились все, но в числе первых были названы Сергей Порфирьев, внезапным лучевым ударом сбивший над Айдахо японский тяжёлый бомбардировщик специального назначения; Максим Петров, остановивший танковую атаку японцев в Колорадо (сняв поле, самураи двинулись вперёд, рассчитывая огнём и гусеницами смести противника с его луками да стрелами, и осеклись: моторы машин вдруг заглохли, а затем ударила американская противотанковая артиллерия, непонятно почему оказавшаяся боеспособной, и в считанные минуты превратила дюжину японских «жестянок» в пылающие костры); и Владимир Евстигнеев, заваливший целых два «фугаки» во время их недавнего (и безрезультатного) налёта на Вашингтон. Основания для благодарности у американцев имелись, и янки не стеснялись эту благодарность выражать.
Градус веселья постепенно повышался. Банкет медленно, но верно приближался к той грани, за которой начинается обыкновенная пьянка, когда капитан Евстигнеев, воздававший должное искусству заокеанских кулинаров, услышал за спиной мелодичный женский голос:
– Мистер Ивстигни, что вы бы хотеть?
Майор обернулся и мгновенно перестал жевать. Перед ним стояла очаровательная молодая американка в кружевном белом платье не слишком значительной длины и смотрела на него так, что Владимиру тут же захотелось, чтобы все здесь присутствующие немедленно отправились куда подальше (на кудыкину гору, куда Макар телят не гонял, к едреней фене) и оставили бы их наедине.
– Что вы хотеть, мистер Ивстигни? – повторила красотка (по-русски она говорила с сильным акцентом и коверкала слова, но понять её было можно). – Я жить здесь, Вашингтон, и вы спасать мой дом от японский огонь.
«Если я тебе скажу, чего хочу, – подумал майор, окидывая взглядом ладную фигурку американки, – ты в обморок брякнешься. Хотя нет, не брякнешься: от тебя, подруга, хлещут такие биотоки, что если тебя усадить за пульт «соловья-разбойника», ты полгорода снесёшь на хрен. Ох и девка, огонь с дымом…».
Однако отвечать было надо (невежливо оставлять без ответа вопрос, заданный дамой, причём заданный дважды), и Евстигнеев сказал первое, что пришло ему на ум:
– А можно посмотреть кабинет вашего президента? Интересно мне, где он работает.
Женщина на секунду задумалась, потом тряхнула волосами, нашла взглядом одного из офицеров охраны, подошла к нему и что-то спросила. Офицер посмотрел на неё, потом на Евстигнеева, чуть заметно улыбнулся и кивнул. Американка танцующей походкой вернулась к столу.
– Go, – сказала она, улыбаясь. – Идти можно, да.
Они спустились на первый этаж и прошли в Западное крыло Белого дома, и никто из встречных ими офицеров охраны не выказал при их появлении ни малейшего удивления.
– Здесь, – сказал девушка, толкнув тяжёлую дверь. – Заходить, мистер Ивстигни.
«Кабинет как кабинет, – подумал майор, разглядывая массивный письменный стол, картины на стенах и портьеры на окнах, – только круглый. И диваны мягкие… Гхм, диваны: обстановка того, располагает… Хотя кто его знает, что у этой бестии на уме?».
Он стоял и смотрел, а женщина вдруг приблизилась и прижалась к нему горячим гибким телом.
– Ты хотеть смотреть, да? – прошептала она. – А больше ты ничего не хотеть?
У майора закружилась голова, словно после многочасовой работы на излучателе.
– Как хоть тебя зовут, милая? – пробормотал он, тщетно пытаясь отстраниться.
– Моника, – руки американки нежно легли на плечи Евстигнеева. – Darling…
«Да пропади оно всё пропадом, – с отчаянной решимостью подумал майор. – Эх, была не была!».
Рука «соловья-разбойника» легла на бедро Моники, сместилась вниз и двинулась обратно вверх, под край подола.
– Здесь нет можно… – жарко зашептала женщина. – Later… Потом… Дома, ночь, not here… Здесь можно только… Сейчас…
С этими словами она скользнула-стекла по груди Владимира, присела на колени у его ног и одним движением расстегнула «молнию» на его джинсах.
«Ох и ни хрена себе! – подумал ошарашенный майор. – Во буржуйки дают!».
Среди политиков нет места простым человеческим эмоциям – политики, нарушающие это правило, долго не живут. Сталин хладнокровно наблюдал, как японские мечи всё глубже вонзаются в хребет североамериканского материка, и протянул Соединённым Штатам руку помощи только тогда, когда их положение стало отчаянным. Вождь известил союзников о том, что секрета «миязак» больше не существует, и что Советский Союз располагает своим собственным лучевым оружием, ничем не уступающим японскому, и предложил передать США технологию производства боевых излучателей, а также поставить несколько образцов СР вместе с операторами-инструкторами. Взамен Сталин потребовал поделиться «атомным секретом»: мы вам русские «миязаки», вы нам американскую ядерную бомбу.
«Коммунисты берут нас за горло» – посетовал Трумэн. «Они только берут, – ответил ему военный министр Генри Стимсон, – а японцы уже взяли, и скоро придушат. У нас нет другого выхода, разве что залить всю нашу страну боевыми отравляющими веществами, не щадя никого – ни своих, ни чужих, – и превратить её в мёртвую пустыню. А русские могли бы потребовать и большего. Надо соглашаться, господин президент, пока не поздно».
После разгрома американских войск под Сакраменто Сталин действительно мог бы потребовать большего – территориальных уступок, передела сфер влияния, признания всей Европы «красной зоной», – но не стал жадничать. Как прагматичный политик, он прекрасно понимал, что зарываться не стоит: если
