выр?зывалъ силуэты, игралъ на рояли. Въ молодости онъ любилъ шутку, но впосл?дствш утерялъ жизнерадостность.
Петръ Васильевичъ остался 5–л?тнимъ сиротой посл? смерти отца. Онъ воспитывался со старшимъ братомъ Иваномъ и сестрой Марiей. Имъ было дано блестящее образоваше ихъ матерью и отчимомъ Елагинымъ. Они прекрасно изучили математику, иностранные языки и перечитали множество книгъ по словесности, исторш и философш изъ библютеки, собранной ихъ отцомъ. Въ 1822 году для окончашя ихъ учешя семья перебралась въ Москву. Братья брали уроки у профессоровъ университета Мерзлякова, Сн?гирева и др. Оба брата за это время выучились англшскому языку, греческому и латыни.
По окончаши образовашя, старшш брать поступилъ служить въ Московскш Архивъ Иностранныхъ Д?лъ. «Архивны юноши толпою на Таню чопорно глядятъ», сказалъ Пушкинъ объ этой золотой московской молодежи. Въ ея сред? нашлось не мало высококультурныхъ и идеалистически настроенныхъ молодыхъ людей, изъ которыхъ некоторые остались на всю жизнь друзьями Кир?евскихъ, какъ напр. Веневитиновъ и Титовъ. Образовался кружокъ молодежи, куда вошли Кошелевъ, Максимовичъ — собиратель малороссшскихъ п?сенъ, кн. Одоевскш, гр. Комаровъ и братья Хомяковы. Съ посл?дними на релипозной почв? особенно сблизился Петръ Васильевичъ. Въ 1828 г. Петръ Кир?евскш по?халъ заграницу слушать лекщи знаменитыхъ н?мецкихъ профессоровъ. Въ Мюнхен? онъ засталъ Тирша, Окена и др., а также знаменитаго Шеллинга, у котораго Кир?евскш бывалъ на дому. Шеллингъ отзывался съ похвалой о молодомъ студенте, какъ о многооб?щающемъ юнош?. Петръ Васильевичъ также въ это время пос?щалъ домъ поэта Тютчева, который былъ тогда посланникомъ въ Баварш.
Между т?мъ, оставшшся въ Москв? старшш братъ Иванъ Васильевичъ, челов?къ обладавшш столь же горячимъ и глубокимъ сердцемъ, подвергся душевной ран?: любимая д?вушка, ставшая поздн?е его женой, отказала ему въ своей рук?. Зам?чательно письмо, написанное по этому случаю Петромъ Васильевичемъ къ старшему брату, которое характеризуете внутреншй мiръ писавшаго: «Съ какой гордостью я тебя узналъ въ той высокой твердости, съ которой ты принялъ этоте первый, тяжелый ударъ судьбы! Такъ! Мы родились не въ Гермаши, у насъ есть Отечество. И, можетъ быть, отдалеше отъ всего родного особенно развило во мне глубокое релипозное чувство, — можетъ быть, и этотъ жестокш ударъ былъ даромъ неба. Оно тебе дало тяжелое мучительное чувство, но вместе чувство глубокое, живое; оно тебя вынесло изъ вялаго круга вседневныхъ впечатленш обыкновенной жизни, которая быть можетъ еще мучительнее. Оно вложило въ твою грудь пылаюгцш уголь; и тотъ внутреннш голосъ, который въ минуту решительную далъ тебе силы, сохранилъ тебя отъ отчаяшя, былъ голосъ Бога:
«Ты хорошо знаешь все нравственныя силы Росаи: уже давно она ждетъ живительнаго слова, — и среди всеобщаго мертваго молчашя, — каюя имена оскверняютъ нашу литературу!
«Тебе суждено горячимъ энергическимъ словомъ оживить умы русоае, свежте, полные силъ, но зачерствелые въ тесноте нравственной жизни. Только побывавши въ Гермаши, вполне понимаешь великое значеше Русскаго народа, свежесть и гибкость его способностей, его одушевленность. Стоить поговорить съ любымъ нЬмецкимъ простолюдиномъ, стоитъ сходить раза четыре на лекщи Мюнхенскаго Университета, чтобы сказать, что недалеко то время, когда мы ихъ опередимъ въ образования»… Затемъ онъ описываетъ немецкихъ студентовъ, спящихъ на лекщяхъ великихъ ученыхъ профессоровъ, или читающихъ романы. «И это тотъ университетъ, где читаютъ Окены, Герресы, Тирши! Что если бы одинъ изъ нихъ былъ въ Москве! Какая жизнь кипела бы въ Университете!»
Далее Петръ Васильевичъ говорить о себе: «Что тебе сказать о томъ, что я делаю въ Мюнхене? Я, хотя и занимаюсь довольно деятельно, но сдЬлалъ очень немного; главныя мои занятая: философiя и латинскш языкъ и отчасти исторiя; но медленность моего чтешя не переменилась и я прочелъ очень немного: больше пользы получилъ отъ виденнаго и слышаннаго, и вообще отъ испытаннаго.
«Самымъ значительнымъ изъ моихъ впечатленш въ Мюнхене было свидаше съ Шеллингомъ и Океномъ и три концерта Поганини, который уЬхалъ отсюда на прошедшей неделе. Действiе, которое производить Поганини невыразимо: я ничего не слыхалъ подобнаго, и хотя, когда шелъ его слушать, готовился ко всему необыкновеннейшему, но онъ далеко превзошелъ все, что я могъ вообразить и это воспоминаше останется на всю жизнь. Довольно взглянуть на него, чтобы сказать, что это человекъ необыкновенный и, хотя черты совсемъ друпя, — въ выраженш глазъ его много сходдаго съ Мицкевичемъ».
Изъ письма этого виденъ характеръ 23–л?тняго Петра Васильевича, такимъ онъ остался до гроба: религюзность, непоколебимая вера въ Росаю, горячая любовь къ брату и убежденность въ его высокомъ призванш и собственная скромность, трудолюбiе, постояннство въ работе, любовь къ музыке. Старшш брать вскоре присоединился къ младшему. Въ сентябре 1830 г. Петръ Васильевичъ съ обгцимъ ихъ прiятелемъ Рожалинымъ уехалъ въ Вену, где они весело провели время въ осмотре произведенш искусства и толкотне по городу и его окрестностямъ. Между темъ, до нихъ дошла весть объ эпидемш холеры въ средней Россш. Иванъ Васильевичъ первымъ бросилъ свои занятiя въ Мюнхене и поскакалъ домой, опасаясь за участь своихъ родныхъ. Возвратясь въ Мюнхенъ, Петръ Васильевичъ уже не засталъ тамъ брата и помчался вследъ за нимъ. Еще из Вены, передъ отъёздомъ домой пишетъ онъ матери: «Кто на море не бывалъ, тотъ Богу не маливался! Это говорится не даромъ: и я въ полноте узналъ это вместе и возвышающее и греющее чувство молитвы только здесь, вне Россш, вдалеке отъ васъ. Только здесь, где я раздвоенъ, где лучшая часть меня за тысячи верстъ, вполне чувствуешь, осязаешь эту громовую силу, которая называется судьбою и передъ которой благоговеешь, чувствуя полную безсмысленность мысли, чтобы она была безъ значешя, безъ разума, и остается только одинъ выборъ между верою и съумасшестаемъ. Что до меня касается, то я спокоенъ, какъ только можно быть, и делаю все, что могу, чтобы вытеснить изъ сердца всякое безплодное безпокойство, оставя одну молитву».
Всехъ родныхъ, по прiезде, Киреевскш засталъ здоровыми.
Вернувшись въ Москву, Петръ Васильевичъ поступилъ на службу въ Архивъ, где ранее служилъ его брать. Порученное ему дело (свидетельство иностранныхъ паспортовъ) его увлечь не могло. Но зато въ то же время онъ имелъ возможность знакомиться съ историческими документами прошлаго Россш и онъ постепенно начинаетъ втягиваться въ изучеше русскихъ историческихъ памятнике въ и становится глубокимъ знатокомъ въ области исторш древней Руси.
Начало собирашя Киреевскимъ былинъ, духовныхъ стиховъ и народныхъ песенъ относится къ 30 годамъ, т. е. сразу после возвращешя изъ заграницы. И это навсегда осталось деломъ его жизни.
Онъ глубоко в?рилъ, что въ жизни древней Руси заложены т? начала, которыя могутъ служить залогомъ для славной будущности Россш. Онъ искалъ эти черты прошлаго, еще не совс?мъ исчезнувипя среди народнаго быта.
Горячо любя русскую народность во всей ея первобытности и простот?, онъ не гнушался ея въ нищенской одежд? и относился къ простому нищему брату, точно такъ же, какъ къ ученому и богатому, сильному. Съ палкой въ рук? и котомкой на плечахъ, странствовалъ Кир?евскш п?шкомъ по селамъ и деревнямъ, вдали отъ болынихъ дорогъ, туда, гд? сл?ды старины сохранились жив?е и ярче, неутомимо собирая народныя п?сни, пословицы, сказанья, изучая народный быть и нравы, стараясь разгляд?ть и понять обломки давно прошедшей русской жизни. Въ феврал? 1832 г. Авдотья Петровна (мать его) пишетъ Жуковскому о своемъ сын? Петр?, что онъ издастъ «собираше п?сенъ, какого ни въ одной земл? еще не существовало, около 800 однихъ легендъ, то есть стиховъ по ихнему… Когда онъ въ нын?шнее л?то собиралъ въ Осташков? нищихъ и стариковъ и платилъ имъ деньги за выслушиваше ихъ не райскихъ п?сенъ, то городничему показался онъ весьма подозрительнымъ, онъ послалъ раппортъ губернатору; то же сд?лали мнопе пом?щики, удивленные поступками слишкомъ скромнаго такого чудака, который, по несчастью, называется студентомъ».
Посл? по?здокъ 1831 и 1832 гг. для собирашя п?сенъ, Кир?евскш л?томъ 1834 г. предпринялъ еще одну, посл?днюю такую по?здку, въ болынихъ разм?рахъ: Исходнымъ пунктомъ былъ, повидимому, опять Осташковъ, уже знакомый ему по прежнимъ розыскамъ; отсюда онъ неутомимо разъ?зжалъ по ближнимъ и дальнимъ м?стамъ, съ мая до осени. Дошелъ до него слухъ о ярмарк?, гд?–то въ Новгородской губерши, которая д.олжна продолжаться ц?лыхъ четыре дня — «стало быть, можно над?яться на добычу», — онъ
