колокольня. Въ глубине воротъ, по обеимъ сторонамъ были нарисованы изображешя св. iоанна Крестителя и египетскихъ пустынножителей. Съ наружной стороны стеньг, по обеимъ сторонамъ воротъ, находились крылечки, черезъ которьгя входили къ старцамъ женщины. Внутрь скита женщинъ не впускали. Мы же, черезъ маленькую калиточку въ воротахъ, вошли внутрь скита, и, сразу были поражены благоухашемъ воздуха, оно было отъ кустовъ розъ и цветниковъ. Везде была безукоризненная чистота. Къ намъ тотчасъ же изъ келлш выгнелъ привратникъ, и спросилъ, кого мы хотимъ видеть. Узнавъ, что мы пришли къ старцу iосифу, онъ указалъ намъ направо его домикъ. Дверь была заперта — мы постучали. Къ намъ выгнелъ келейникъ и сказалъ, что батюшка очень слабъ и врядъ ли приметь, но все–таки пошелъ и доложилъ, что прiехали три студента изъ Петербурга. Старецъ iосифъ разрешилъ насъ впустить въ прiемную. Черезъ некоторое время мы увидели седого, слабенькаго, маленькаго роста старца. Онъ вынесъ намъ три листочка издашя Троице–Серпевской Лавры, и просилъ его простить, что онъ очень слабъ и не можетъ съ нами побеседовать. Онъ благославилъ насъ, каждаго въ отдельности и далъ намъ по листочку. Мы вышли, сели на скамеечку среди цветниковъ и стали читать листочки. Мне попался листочекъ подъ заглавiемъ: «Что такое культура», где высказывалась мысль о вреде ложной культуры на духовное развитае человека, т. к. она действуетъ разслабляюще на человеческую волю.
Сидя въ садике, мы не видали ни одного монаха. Оказывается, по уставу, скитсие монахи не имеютъ права посещать другъ друга безъ разрешешя старца. У каждаго монаха и послушника была отдельная келлiя, причемъ такихъ келлш было по две въ каждомъ домике. Домики были разбросаны среди фруктовыхъ деревьевъ, маленыае, беленьюе съ зелеными крышами. Тутъ же было и кладбище.
Посидёвъ на скамеечке среди полной тишины съ полчаса, мы отправились къ себе на дачу. На обратномъ пути мы встретили молодого, съ интеллигентнымъ лицомъ, монаха, который поздоровавшисъ съ нами, остановился и спросилъ — откуда мы. «Прiятно видеть, сказалъ онъ, такихъ молодыхъ людей–студентовъ, стремящихся къ единой Божтей Истине, и поэтому хочется съ вами познакомиться. Насъ здесь часто посещаютъ студенты–толстовцы. Некоторые изъ нихъ закоренелые, упорные, съ большимъ самомнешемъ, такъ и остаются недоступными для благодати Божтей, а люди искренше, благодаря молитвамъ и беседамъ великаго старца о. Варсонофiя, делаются истинными сынами Православной Церкви. Вы не видали этого старца?» Мы ответили, что не знали о немъ, а были у старца iосифа. «Старецъ iосифъ не дастъ вамъ того, онъ слабъ очень здоровьемъ и руководить только сестеръ Шамординскаго монастыря, который основалъ старецъ Амвросш. Нашимъ же старцемъ, старцемъ братш является игуменъ Скита о. Варсонофш. Онъ сейчасъ утромъ занять хозяйственными распоряжешями и письмами, а принимаетъ съ 2 1/2 часовъ. Непременно посетите его, получите великое утешете». Съ этими словами онъ пошелъ дальше.
Вернулись мы къ себе въ 11 часовъ, какъ разъ къ обеду. Мужчины богомольцы могутъ ходить на общую монашескую трапезу. Но намъ, для перваго раза, принесли обедъ въ комнату. Обедъ состоялъ изъ перловаго супа, вареной рыбы и гречневой каши; порщи давали очень болышя, вместе съ чернымъ ржанымъ сладковатымъ хлебомъ. Для питья принесли чудный квась. После обеда мы полежали немножко, и отправились осматривать монастырь. Онъ занималъ довольно большую площадь, обнесенную каменной стеной, на четырехъ углахъ которой были водружены металличесюе ангелы съ трубами; ангелы, при ветре, вращались и издавали особый скрипягцш звукъ, который постоянно будилъ внимаше богомольцевъ.
Внутри ограды монастырской было три болыпихъ храма. Главный храмъ былъ посвященъ иконе Казанской Божiей Матери. Около алтаря этого храма были похоронены Оптинсые старцы: Макарш, Левъ, Леонидъ, Анатолш, Амвросш (впоследствш iосифъ и Варсонофш). Надъ каждой могилой была воздвигнута гробница, горели неугасимыя лампады. Здесь, почти въ продолженш целаго дня, совершались панихиды очередными iеромонахами. Тутъ же рядомъ, между храмами, среди фруктовыхъ деревьевъ, погребались и остальные члены монастырской братш. При осмотре монастыря меня удивило, что я не виделъ нигде никакой тарелки или кружки для сбора. Раньше, подъ влiяшемъ сужденш нашего общества, у меня укоренилось убеждеше, что монахи — тунеядцы и стараются всеми мерами обирать богомольцевъ, стращая ихъ будущими муками, если они не выявятъ своей щедрости. — Здесь же, царилъ духъ любви, нестяжательности, и все безмездно старались услужить тебе, хотя никто тебя не зналъ. Но почему то насъ все спрашивали, — не толстовцы ли мы. Осмотревъ монастырь, побывавъ въ храмахъ, мы, черезъ восточныя ворота, отправились въ скитъ, къ старцу — игумену скита о. Варсонофпо. Прiемъ у него уже начался, и двери были открыты. Черезъ малый стеклянный балкончикъ мы вошли въ коридоръ, по стенамъ котораго стояли скамейки. Обыкновенно, по временамъ выходилъ сюда къ посетителямъ келейникъ старца и спрашивалъ, кто они такте и откуда», и докладывалъ старцу. Но сейчасъ мы этого не увидели. Какъ только мы, втроемъ, вступили въ коридоръ, дверь изъ келлш старца отворилась, и онъ, въ необыкновенной красоте, предсталъ предъ нами, — высокаго роста, статный, величественный съ головой, покрытой белыми серебристыми волосами безъ всякаго оттенка желтизны. На лице его была ласковая улыбка. Онъ распростеръ руки и сказалъ: «Наконецъ то давно ожидаемая мной троица ко мне явилась. Что вы такъ долго собирались прiехать сюда? Я васъ ждалъ. Пожалуйте, пожалуйте сюда», и принялъ насъ къ себе въ келлт. Мы съ трепетомъ подошли къ нему подъ благословеше, онъ потрепалъ каждаго по голове. Самъ всталъ въ дверяхъ, а намъ велелъ пройти впередъ, и разместиться кто где хочетъ. Я селъ въ кресло около иконостаса и сталъ осматривать келейку. Она была небольшая; въ углу помещалось несколько образовъ съ лампадой, передъ ними стоялъ аналой. Обстановка комнаты состояла изъ стола, дивана и трехъ креселъ. Часть комнаты была отделена занавеской, за которой помещалась кровать старца. По стенкамъ висели портреты прежнихъ стаоцевъ.
Какъ только мы разместились, старецъ вошелъ въ комнату и сразу подошелъ ко мне: «ишь ты какой! — Я всталъ въ дверяхъ и смотрю, кто куда сядетъ, а ты взялъ да и селъ на место старца!» Я въ смущеши всталъ и говорю: «простите, батюшка, я не зналъ, сейчасъ пересяду». А онъ положилъ мне руки на плечи и посадилъ опять, и говорить: «старцемъ захотелъ быть, а можетъ быть имъ и будешь», и самъ поднялъ глаза и сталъ смотреть кверху … Потомъ посмотрелъ на меня, и продолжаетъ. «болитъ мое сердце за тебя, ты не кончишь института. Почему — не знаю, но не кончишь». Позже, въ друпя мои посещешя Оптиной, онъ мне говорилъ: «брось институту и помогай отцу». Но я былъ увлеченъ институтомъ, мне хотелось прюбрести знашя, я и говорю батюшке: дайте мне поучиться, меня интересуетъ это. Онъ посмотрелъ на меня съ улыбкой и сказалъ: «ну, если хочешь, учись, только все равно не кончишь». Такъ оно и сбылось: сначала болезнь моя затемъ немецкая война, и, наконецъ, гражданская, не дали мне кончить института.
Батюшка позвонилъ въ колокольчикъ. Явился келейникъ, и онъ велелъ ему поставить самоваръ и приготовить чай. А самъ селъ съ нами и сталъ беседовать. Сначала онъ вспоминалъ о Петербурге, где онъ былъ, когда учился на офицерскихъ курсахъ. «Давно это было, я тогда былъ прикомандированъ къ Преображенскому полку и все ходилъ въ церковь, въ Преображенскш соборъ … Я каждый день ходилъ къ ранней обедне. Такъ прiучила меня мачеха и какъ я теперь ей благодаренъ! Бывало, въ деревне, когда мне было только пять летъ, она каждый день будила меня въ 6 час. утра. Мне вставать не хотелось, но она сдергивала одеяло и заставляла подниматься, и нужно было идти, какова бы ни была погода, 11/2 версты — къ обедне. Спасибо ей за такое воспиташе! Она показала свою настойчивость благую, воспитала во мне любовь къ Церкви, такъ какъ сама всегда усердно молилась».
После этихъ воспоминашй онъ перешелъ къ теме о Толстомъ. Великое зло это толстовское учете, сколько оно губить молодыхъ душъ. Раньше, Толстой, действительно былъ светочемъ въ литературе, и светилъ во тьме, но впоследствш, его фонарь погасъ и онъ очутился во тьме, и какъ слепой онъ забрелъ въ болото, где завязъ и погибъ. (При кончине Толстого, о. Варсонофш былъ, по приказашю Синода, командированъ на станщю Астапово для принятая раскаяшя умиравшаго, и сопричислешя его снова въ лоно Церкви, но не былъ допугцень къ Толстому въ комнату окружавшими Толстого лицами). О. Варсонофiю всегда трудно было разсказывать объ этомъ, онъ очень волновался.
Пока батюшка беседовалъ съ нами, келейникъ принесъ чай въ стаканахъ; поставилъ на столъ медъ изъ собственныхъ скитскихъ ульевъ, варенье и маслины. Батюшка сталъ угощать, какъ радушный хозяинъ, самъ накладывалъ на тарелочки и медъ и варенье. Велелъ принести еще доброхотнаго жертвовашя паюсной икры, намазывалъ ее на белый хлебъ толстымъ слоемъ, убеждалъ насъ не стесняться. Самъ онъ пошелъ на женскую половину, чтобы благословить собравшихся, а изъ мужчинъ больше никого не принималъ для беседы, а давалъ только благословеше. Узнавъ, что мы прибыли сюда недели на полторы, онъ распредЬлилъ дни нашего гуляшя и дни нашего говешя. Благословилъ насъ, также, съездить и въ
