на более тесные личные отношения с советскими деятелями». И вот он, не успев обжиться, сам (!) направляется за информацией о «КР». Не знаю, как кто, а я это могу расценивать лишь как первый серьёзный ход в психологической обработке двух советских учёных, об одном (одной) из которых было известно, что это особа обладает очень высоким уровнем самомнения. Позднее Смит в своей книге «Мои три года в Москве» объяснял свой интерес к «КР» тем, что его осаждали-де запросами из США больные и родственники больных, которые узнали о «КР» из советского радиовещания на США. Но дело было явно не в вещании, а надежды исстрадавшихся людей были лишь циничным прикрытием…
В капитальной и ценнейшей – из-за многих приводимых в ней фактов – монографии Г.В. Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм», изданной в 2001 году издательством «Международные отношения» при финансовой поддержке Российского Еврейского Конгресса, её автор утверждает, что «инициатива посещения ЦИЭМ (по данным Костырченко, это происходило 26 июня, но точны, очевидно, Есаков и Левина. –
Второй ход был предпринят в августе 1946 года, когда Институт эпидемиологии, микробиологии и инфекционных заболеваний АМН СССР посетили американские профессора Мэд и Лесли… Беседа шла вроде бы с пятого на десятое – переводчик плохо владел специальной терминологией, Клюева и Роскин не говорили по-английски. Но в конце завтрака «не знавший» русского языка Лесли на чистом русском языке сказал Роскину: «В Америке вы были бы миллионщиками».
Кончилось всё тем, что через академика-секретаря Академии медицинских наук В.В. Парина, выехавшего в служебную командировку в США, Роскин и Клюева передали туда ампулы с препаратом «КР» (его ещё называли «круцином») и рукопись своей книги «Биотерапия рака». Причём отдали ведь не в обмен на оборудование – как обещал им это посол Смит, а «за так». Отдали плоды своей многолетней работы, финансируемой, между прочим, хотя и недостаточно, но государством.
И вскоре началось «дело КР», которое было на контроле у самого Сталина. Упомянутый выше Г. Костырченко пытается выставить дело так, как будто Сталин якобы уверовал в то, что круцин Клюевой – Роскина может стать чуть ли не решающим пропагандистским фактором в кампании по нажиму на США в «атомных делах». Костырченко пишет: «… виды советского руководства на «КР» как на крупный козырь в достижении ядерной сделки с американцами оказались несостоятельными». Подача дела с «КР» в таком ракурсе – не более чем ещё один миф, которых в книге Г. Костырченко хватает. Порой он неточен, к слову, до забавного, утверждая, что первый советский уран-графитовый реактор был пущен «в атомном центре Арзамас-16», в то время как это произошло в Москве, в ЛИПАН (позднее ИАЭ им. И.В. Курчатова). Но «делу КР» в монографии Костырченко посвящено всего шесть страниц.
Монография же В. Есакова и Е. Левиной о Судах чести рассматривает все коллизии этого «дела» весьма подробно, упирая на то, что такой шаг был в принципе якобы одобрен министром здравоохранения СССР Митеревым и чуть ли не самим Молотовым. Но сами же авторы монографии неосторожно цитируют мемуары посла Смита, где он пишет о своей встрече с Роскиным и Клюевой следующее:
«Они (Клюева и Роскин. –
Но это означает, что муж и жена «поплыли» перед янки, как только в их сторону были сделаны прямые реверансы и намеки. Да оно и понятно – что могла дать им Родина, лишь год назад вышедшая из тяжелейшей войны? И что могли дать Штаты, эту войну замыслившие ещё десятилетия назад и поэтому на этой войне лишь нажившиеся…
Удивительно, как В. Есаков и Е. Левина – два доктора
Позднее, в ходе заседаний на Суде чести, Роскин и Клюева объясняли свой поступок, ссылаясь на разговоры с министром Митеревым, академиком Париным и прочими официальными медицинскими и немедицинскими советскими чиновниками руководящего ранга. И чуть ли не на их приказы. Однако Смит засвидетельствовал, что Роскин и Клюева были готовы отдать ему всё ещё
В проекте заявления Суду чести при Минздраве СССР А.А. Жданов 30 мая 1947 года писал: «Клюева и Роскин передали Парину перед его поездкой в Америку препарат, рукопись и технологию «КР» не только по приказу, но и по убеждению…» Сталин, читавший проект, исправил эти слова на «не по приказу, а по собственному желанию». Однако оба варианта суть поступка Роскина и Клюевой определяли точно.
История с «КР» высветила для Сталина многое. Итогом его размышлений и обсуждений с Андреем Ждановым проблем, связанных с обликом и мотивацией поступков советской элиты, и стала идея Судов чести.
В записных книжках Андрея Андреевича Жданова есть запись:
«Вдолбить (интеллигентам. –
У крестьян достоинства и духа больше, чем у Клюевой…
Расклевать преувеличенный престиж Америки с Англией…»
А ведь верно мыслил товарищ Жданов! Да и чему удивляться – он ведь об уровне «творческого духа» у «творческой» интеллигенции имел точную информацию. Скажем, 4 марта 1946 года народный комиссар госбезопасности В.Н. Меркулов направил Жданову в ЦК ВКП(б) совершенно секретную записку о недостатках в работе художественной кинематографии в 1945 году. Её стоило бы привести полностью – настолько блестяще в ней на конкретных примерах характерных высказываний конкретных людей был вскрыт «чудовищный бюрократизм», «разъедающий и расшатывающий кинематографию». Увы, придётся ограничиться здесь лишь одной цитатой:
«Режиссёр Ромм М.И. в 1945 году не ставил картины, но его годовой заработок (за участие в работе художественного совета, зарплата по студии, консультации по сценариям, режиссура в театре киноактера) составлял примерно 180 тысяч рублей (годовой оклад Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и Председателя Президиума Верховного Совета СССР, то есть Сталина и Калинина, составлял примерно 100 тысяч рублей при годовой зарплате хорошего инженера примерно в 20 тысяч рублей. –
Режиссёр Пырьев также в 1945 году постановкой фильма не был занят, но годовая зарплата его составляла 200 тысяч рублей (зарплата на студии Мосфильм, по журналу «Искусство кино», участие в заседаниях художественного совета, консультации по сценариям).
По этому поводу отмечены следующие высказывания:
Главный бухгалтер Комитета по делам кинематографии Черненко И.Е.: «Наблюдая на протяжении долгого времени поведение творческих работников – диву дивишься: у них совершенно паразитическая психология…»..», и т. д.
Читая это, Жданов и Сталин не могли не спрашивать себя: «Да есть ли у них честь и совесть?». И не пора ли их судить если не по уголовным законам, то хотя бы по законам чести?
Первый Суд чести прошёл в Министерстве здравоохранения летом 1947 года, и на нём рассматривалось как раз дело Клюевой – Роскина. Они публично винились, писали покаянные письма Сталину, а в разговорах между собой называли суд «гадостью», а судей – «червяками». Клюева заявляла Роскину, что «они нашего ногтя не стоят».
Я не могу судить, были ли Роскин и Клюева талантливыми учёными, но их нравственный уровень до их же научного уровня явно не «дотягивал». Собственно, это ведь и беспокоило Сталина и Жданова. Ведь двух профессоров судил не уголовный суд, а общественный суд – Суд чести. Уже тогда, когда «дело КР» крутилось, муж и жена два месяца отдыхали в академическом санатории «Узкое». Вот академик Парин по тому же случаю был в 1947 году арестован и получил 25 лет лагерей (в октябре 1953 года освобождён, умер в 1971 году). Министра Митерева сняли с работы…
Между прочим, Парину в 1946 году было всего 43 года, Митереву – 46 лет. Да и Роскин-то имел тогда всего 53 года от роду, а Клюевой не было и пятидесяти. Это была, так сказать, сталинская смена, которая
