должна была сменить старших в деле улучшения жизни в стране. Но была ли эта смена сталинской?
Вскоре этот вопрос ещё более остро и масштабно встанет перед Сталиным в связи с «ленинградским делом», о котором я скажу позднее.
Что же до Судов чести, то в монографии В. Есакова и Е. Левиной сказано так:
«Из 82 «судов чести», созданных при центральных министерствах и ведомствах, абсолютное большинство из них (стилистика авторов монографии. –
Вот уж что точно, то – точно! Не могли… Но Сталин ли был тому виной?
Суд чести был образован и в Министерстве государственной безопасности СССР, и в начале 1948 года там рассматривалось дело двух его работников – Бородина и Надежкина. То, насколько такие мероприятия находились в поле зрения Сталина, видно из того, что по итогам суда 15 марта 1948 года было принято постановление Политбюро. В нём, во-первых, было сочтено неправильным то, что министр Абакумов «организовал суд чести… без ведома и согласия Политбюро». Во-вторых, и секретарю ЦК Кузнецову было указано, что «он поступил неправильно, дав т. Абакумову единолично согласие на организацию суда чести…»
Решение суда чести МГБ было приостановлено «для разбора дела Секретариатом ЦК». А пунктом 4 постановления министрам запрещалось «…впредь… организовывать суды чести над работниками министерств без санкции Политбюро ЦК».
Думаю, таким образом Сталин рассчитывал устранить опасность превращения Судов чести в инструмент министерской расправы с неугодными и неудобными – недаром же министры не могли избираться в состав судов.
С другой стороны, видно, что он не имел в виду превратить их в некий поточный инструмент массовых моральных репрессий.
Ещё один суд прошёл 6 июля 1949 года – при Совете Министров СССР. Рассматривалось неблагополучное положение в Министерстве пищевой промышленности СССР. Перед судом предстали 47- летний министр В.П. Зотов и его 53-летний заместитель Н.И. Пронин. Оба были серьёзно понижены. Заведующий секретариатом заместителя председателя Совмина СССР А.Н. Косыгина А.К. Горчаков 9 июля, среди других текущих дел по Совмину, сообщал «шефу» о состоявшемся суде и, в частности, писал:
«Тов. Зотов вёл себя солидно, мало оправдывался и признавал свою плохую работу, приведшую к созданию условий в органах Министерства для массового воровства продукции.
Тов. Пронин многое путал, пытался вывертываться и по каждому обвинению пытался оправдываться… В результате такого виляния и вывертывания часто вызывал смех в зале… <…>
На Суде присутствовали все министры и руководители центральных учреждений. Кроме того, присутствовало 600 человек работников пищевой промышленности союзных республик и 200 человек работников пищевой промышленности г. Москвы».
Спрашивается – нужны были министрам такие публичные «чистки»? Собственно, если бы министры, именно министры, которые по статуту Суда не могли входить в число судей, активно, делом поддержали бы идею судов, то в министерствах и ведомствах Москвы могла бы установиться атмосфера, противоположная той, которая уже начала складываться. То есть принципиальная и здоровая вместо деляческой и затхлой. Ведь тогда в центральных органах если не большинство работников, то здоровое, активное меньшинство их находилось на своих местах и работало честно. Здоровый смех в заде суда над министром Зотовым и его замом Прониным это доказывал лишний раз…
Конечно, в Москве и на верхних этажах власти находились люди, к идее Судов чести лояльные. Так известный (и очень толковый) советский журналист Николай Григорьевич Пальгунов, в 1948 году 50-летний ответственный руководитель ТАСС, а до войны – корреспондент ТАСС в Иране, Франции, Финляндии, выступая в ТАСС по случаю создания там Суда чести, приветствовал новые веяния, призванные, кроме прочего, воспитывать чувство национального достоинства. В те годы был даже снят фильм «Суд чести»…
Но в целом сталинскую и ждановскую идею Судов чести «спустили на тормозах». Стоит ли этому удивляться? Тем более что в ЦК ВКП (б) Суд чести, насколько я понял, не собирался ни разу, что тоже в комментариях вряд ли нуждается. И то, что министрам Суды чести по душе не пришлись, может быть более убедительно, чем что-либо другое, говорило о том, что в «служилой» Москве конца 40-х годов далеко не всё было благополучно.
Суды чести не привились и сошли на нет. Однако можно было не сомневаться, что московская служилая элита эту сталинскую инициативу забыть не могла. И она росту любви элиты к Сталину – любви искренней, а не казенной, – конечно же, не способствовала.
Нехорошая зарубка осталась на памяти у многих.
Ситуация с элитой тревожила. «Сбоили» даже испытанные, казалось бы, кадры – например Молотов. Он уже в 1945 году оказался не на высоте в ряде ситуаций, связанных с жесткой информационной политикой Сталина по отношению к иностранным корреспондентам. Сталин тогда сделал Молотову письменный выговор и был прав. В СССР в то время хватало и бездомных, и голодающих, и большинство западных журналистов хотели бы писать о них, расписывая нелады в стране, которая только что выдюжила тяжелейшую войну. Об успехах этой страны в послевоенном восстановлении западные газетчики были склонны сообщать сквозь зубы.
Тогда Молотов повинился, но вскоре опять произошёл «сбой». 2 декабря 1946 года Общее собрание Академии наук СССР избрало Вячеслава Михайловича в «почетные академики». Заметим, что избирать в академики Сталина – в условиях его якобы тотального культа – никто никогда и не мыслил.
Молотов в это время был в Нью-Йорке и прислал в Академию, её президенту С.И. Вавилову, большую прочувствованную телеграмму. Общее собрание Академии встретило её аплодисментами, 4 декабря её опубликовала «Правда», но взахлёб аплодировали не все. Сталин из Сочи, где он «отдыхал» (в кавычках потому, что это всего лишь означало облегчённый режим работы), 5 декабря, по прочтении «Правды», направил свежеиспечённому академику следующую шифровку:
«МОСКВА, ЦК ВКП(б) тов. МОЛОТОВУ
Я был поражён твоей телеграммой в адрес Вавилова и Бруевича по поводу твоего избрания почётным членом Академии наук. Неужели ты в самом деле переживаешь восторг в связи с избранием в почётные члены? Что значит подпись «Ваш Молотов»? Я не думал, что ты можешь так расчувствоваться в связи с таким второстепенным делом… Мне кажется, что тебе как государственному деятелю высшего типа следовало бы иметь больше заботы о собственном достоинстве. Вероятно, ты будешь недоволен этой телеграммой, но я не могу поступить иначе, так как считаю себя обязанным сказать тебе правду, как я её понимаю.
Сталин был абсолютно прав – знакомство с текстом телеграммы Молотова в этом убеждает однозначно. Телеграмма же Сталина лишь усиливает чувство уважения к нему у любого человека чести! Причём восхищает даже выбор Сталиным своей условной подписи. Ведь она, впервые появившись в шифрованной переписке Сталина и Молотова в 1945 году, тактично намекала в 1946 году тому, кого Сталин когда-то именовал в письмах «Молотштейн», что это – не выволочка главы государства, а всего лишь дружеский упрёк.
И Молотов, надо сказать, это понял, ответив из Нью-Йорка, куда ему переслали шифровку из Москвы, так:
«СОЧИ, ДРУЖКОВУ
Твою телеграмму насчёт моего ответа Академии наук получил. Вижу, что сделал глупость. Избрание меня в почётные члены отнюдь не приводит меня в восторг. Я чувствовал бы себя лучше, если бы не было этого избрания.
За телеграмму спасибо.
Доктора наук В. Есаков и Е. Левина считают ответ Молотова «самоуничижительным», но так реакцию Молотова могут расценивать лишь люди, плохо представляющие себе, что это такое – осознание ошибки у умного человека, обладающего чувством собственного достоинства. Молотов действительно совершил глупость и признавал это искренне.
