Лодка вонзилась носом в прибрежный песок. Мужчина провел ладонью по вспотевшему лбу и, прихрамывая, шагнул к нам.
— А вы откуда взялись? — спросил он охрипшим голосом и устремил на нас испытующий взгляд.
Я посмотрел на Джюгаса, не зная, что ответить. Джюгас посмотрел на меня. Тогда я решил рассказать, что с нами случилось.
Как мне показалось, мужчина старался не пропустить мимо ушей ни одного слова из моего рассказа.
Когда я замолчал, он произнес:
— Счастье ваше, что мне понадобилась летучая мышь на лекарство. Вот я и думаю себе: поплыву на остров, поймаю. А то подохли бы вы тут с голодухи…
«Сперва ты подохнешь, обожравшись летучими мышами», — подумал я, оскорбившись. Мужчина украдкой взглянул на развалины замка.
— Полезайте в лодку, — приказал он, снова усаживаясь за весла. — Свезу вас на берег.
Заберите уж и нашу лодку, — попросил Джюгас. — Мы ее к вашей привяжем.
Привязывайте, — буркнул мужчина, подворачивая брюки.
Только теперь я заметил, что наш избавитель сильно раздражен. Почему он не стал ловить целебных летучих мышей? Он даже как будто бы совсем забыл про них…
БЕСПОКОЙНЫЙ НОЧЛЕГ
Рыбак, который доставил нас на берег, был все время чем-то недоволен. Должно быть, это был злой, неразговорчивый человек. А все-таки он спросил у нас, не видали ли мы случайно на острове привидений. Я весело рассмеялся и заявил, что привидений вообще нет на свете. Это глупые выдумки. Только вот…
Рыбак вдруг так и застыл на месте с цепью в руках. Он взглянул на меня немигающими, бесцветными, словно лягушечьими глазами.
— Только… что?
Но Джюгас успел толкнуть меня локтем, и я прикусил язык.
— Ничего… Только летучих мышей там и вправду много.
— А-а-а-а, — протянул рыбак.
Он прикрепил свою лодку цепью к плакучей иве. Запасное весло он оставил в лодке. Мы попросились к нему на ночлег. Рыбак сказал, что мы сможем переночевать у него на сеновале.
Темнело. По вечернему небу, как вереница диких уток, протянулись голубые облачка.
Недалеко от озера, на опушке, стояла изба, крытая жестью. Подойдя поближе, мы увидели развешанные на заборе сети и толстую женщину, которая черпала воду из колодца.
Припадая на левую ногу, рыбак шел впереди нас. Его огромные клумпы [3] сбивали росу с густой травы, росшей вдоль тропинки. Во дворе он пощупал сети и, повернувшись к толстой бабе, сказал:
— Эти ребята заночуют у нас на сеновале. Дай им что-ни-будь укрыться. Должно быть, заблудились.
Толстуха молча окинула нас взглядом с головы до ног и поплелась в избу с полными ведрами воды.
Сквозь раскрытые двери избы на двор долетал запах шипящего на сковороде сала. Запах этот снова напомнил нам, что мы здорово проголодались.
— Заходите в избу, — произнес рыбак. — Подождете, пока жена вам одеяло найдет.
Мы пошли за ним.
На кухне я заметил, что толстая баба быстро прикрыла сковороду крышкой. Но когда Джюгас спросил, сможем ли мы что-нибудь получить на ужин, она только тяжело вздохнула:
— Откуда же теперь что-нибудь взять? И сами-то мы кое-как перебиваемся: куснем хлеба кусок, тем и сыты.
— Вот, гадина, врет! — прошептал мне Джюгас на ухо.
С плиты, к которой прислонилась жена рыбака — толстая, краснорожая, в фартуке с жирными пятнами, — пахло салом.
Я проглотил слюну. Проглотил и в ту же минуту вспомнил, что у нас есть деньги. Вот что нужно этой бабе — денег! Она, наверно, очень падка на них.
Сжимая пальцами десятирублевку, я подошел к столу и положил деньги:
— Дайте нам поесть.
Глаза у бабы забегали. Она даже улыбнулась:
— Ну уж, если вы очень проголодались, чего-нибудь отыщем.
Минуту спустя на столе появилась соленая рыба и вареный картофель.
Баба засыпала нас вопросами. Узнав, что я из Вильнюса, она подошла поближе и осведомилась, не знаю ли я, почем в Вильнюсе яйца. В этот момент губы ее улыбались так ласково, будто по ним текло топленое масло.
— Не знаю, — ответил я, обсасывая хвост соленого окуня. — Яйца люблю в готовом виде… вареные.
Я взглянул на стену, которая вся была увешана иконами. Один бородатый угодник указывал пальцем на пламенеющее, засиженное мухами сердце, словно сам удивлялся, отчего оно такое большое, прямо как лошадиное, и мало того — еще горит!
Когда я опустил глаза, на столе денег уже не было. Толстуха успела ловко сунуть их в карман своего фартука.
Вместо одеяла мы получили старый широкополый тулуп. Рыбак куда-то исчез, поэтому на сеновал нас повела его жена.
— На ночь пса с цепи спустим, — сказала она. — С сеновала ни на шаг, а то укусит!
Мы свернулись на сене под тяжелым тулупом.
Сквозь дыру в крыше я видел клочок ночного неба. На этом клочке, как основательно истертая пуговица моей рубахи, сверкала звезда. Пахло сеном.
— Витас…
Я приподнял голову.
— …ты никому не рассказывай…
— Про что?
— Про того мужчину, которого мы на острове видели. Ты чуть было рыбаку не проболтался. (В голосе Джюгаса я услышал упрек.) А мы лучше помолчим. Только Вилюсу расскажем. Неизвестно, что это за человек. Может, убийца какой-нибудь!
Я долго ворочался на сене, не в силах уснуть. Проклятая рыба! До чего же она была соленая! Во рту у меня пересохло, язык стал как деревянный. Пожевал травинку — не помогает.
Я слез с сена, тихонько приоткрыл дверь сарая и засеменил к колодцу. Там в ведре оставался глоток холодной воды. Встав на колени, я наклонил ведро, сунул туда голову, и в рот мне полилась удивительная на вкус влага.
Луна еще не появлялась. Двор тонул в темноте. Где-то неподалеку, в болоте, квакали лягушки.
Я стал осматриваться, втягивая в легкие живительный ночной воздух. Справа чернеет лес, а там, где светлое пятно, — озеро: слышно, как оттуда доносится кряканье диких уток.
Передо мной клеть. Но почему там горит свет?
«Загляну в окошко, — решил я, подкрадываясь поближе к стенке. — Интересно, что там внутри?»
