— Кому-нибудь всегда приходится проигрывать. На то и игра! А кроме того, не могу похвастаться — шахматист я средненький.
Моряк украдкой, но все с большим интересом следил за выражением лица человека.
— Шарка-Шаркявичюс, — вдруг медленно произнес он.
Человек немного побледнел.
— Виноват, я недослышал: что вы изволили сказать?
— О, ничего особенного. Только вы удивительно похожи на одного моего бывшего знакомого…
— Возможно, — согласился человек. — Представьте себе, что я уже не раз вводил людей в заблуждение…
— Дайте-ка мне погрести. Вы, кажется, устали…
Человек не возражал.
Моряк встал и перешел на другой конец лодки, где лежали весла. Но он еще не успел сесть к уключинам, как человек наклонился и с размаху ударил его финским ножом в грудь. От сильного удара моряк упал за борт. Раскинув руки, он исчез под водой.
— Шах и мат! — вполголоса произнес человек, пряча финку в ножны. — Партия проиграна!
Глубоко в воде моряк пришел в себя.
Он подплыл под лодку и, дернув одной рукой за борт, опрокинул ее.
Теперь оба столкнулись чуть не лбами.
Захлебываясь в воде, человек пытался еще раз замахнуться. Моряк одной рукой схватил его за горло, а другой ударил в висок.
Человек погрузился в воду.
Но с поверхности озера исчез и моряк. Схватка происходила теперь под водой. Человек изо всех сил сжимал лицо моряка возле ушей, чтобы заставить его раскрыть рот. Потом что-то сверкнуло — словно промелькнула серебристая рыба. Это была финка.
Моряк бросился в сторону и сильно ударил своего врага ногой в живот. Человек скорчился. На мгновение его голова показалась над водой. Он несколько раз разинул рот, выпустил финку, которая, сверкая, опустилась на дно, а за нею следом погрузился и он сам, чтобы уже больше не появляться.
Шарка-Шаркявичюса больше не существовало.
А моряк? Из последних сил он пытался подплыть к опрокинувшейся лодке.
Неизвестно, долго ли еще продолжалась бы его борьба со смертью, если бы на помощь ему не подоспели два мальчугана. Они с берега увидели завязавшуюся схватку и теперь гребли вовсю, сидя в старой, дырявой лодке, на борту которой виднелась немного искривленная надпись: «Христофор Колумб».
Моряк уже начинал тонуть.
К счастью, до мальчиков было уже рукой подать.
— Вилюс! — крикнул один из них, и голос у него дрожал от ужаса.
Моряк повернулся на крик и слабеющей рукой уцепился за борт «Христофора Колумба».
Правда, я не сказал, кто такие были эти мальчики, но вы, наверно, сами догадались.
ПРОЩАЙ, МОЙ ТОВАРИЩ ДЖЮГАС!
Сколько тревог и забот мы, неугомонные мальчишки, часто причиняем своим близким!.. Я и не подумал, что мое исчезновение принесет тете столько волнений. Правда, я оставил записку, но записка эта, по тетиным словам, еще больше запутала все дело. Тетя потеряла аппетит, с сердцем стало плохо. И подумайте только — во всем этом виноват я, сорванец и бродяга, который никогда не может спокойно усидеть на месте. За такой поступок, по мнению тети, меня следовало хорошенько выпороть, и она надеется, что Симас не преминет это сделать, как только вернется из деревни. Вилюс заступился за меня.
— Не бойся! — сказал он. — Вдвоем как-нибудь отобьемся от Симаса.
Вилюс курит одну сигарету за другой, доставая их из огромного портсигара с резной крышкой. Вчера, когда опять зашла речь о драке на озере, он, невесело улыбнувшись, сказал:
— Метил он мне прямо в сердце, только вот портсигар этот испортил ему всю музыку…
Штурман стал нервным, раздражительным и почти не отвечал на бесконечные расспросы любопытных. Он уже подумывал о скором возвращении на корабль.
Тетя все время пила валерьяновые капли, охала, вздыхала и украдкой утирала глаза краешком косынки.
А Джюгасу мать все простила, только взяла с него честное пионерское, что он больше не будет выкидывать подобные штуки.
Через несколько дней из деревни вернулся Симас.
Загорелый, веселый, он притащил с собой рюкзак, туго набитый мешочками с землей. Разведка оказалась удачной: бригада геологов отыскала пласты ценного сырья.
Симас меня не отлупил, вопреки расчетам тети, но велел зарубить на носу, что втихомолку удирать из гостеприимного дома — это более чем позорно! Однако, выслушав рассказ Вилюса, он не на шутку испугался, но потом высказал мнение, что из меня, может быть, в конце концов вырастет порядочный человек…
Симас непременно хочет съездить к морю.
Море от Пабержяй совсем недалеко, поэтому лучше всего поехать на грузовой машине.
У нас с Джюгасом настроение мрачнеет, когда мы вспоминаем, что «Христофор Колумб» остался на озере. А что мы скажем мельнику? Ведь угрей-то мы ему не привезли…
И мы снова идем на мельницу. Джюгас говорит, что не следует чересчур унывать — может, заведующий будет в хорошем настроении и не вспомнит про лодку.
На мельничном дворе стоят подводы. Лошади жуют сено. Стучат, гудят жернова. Пахнет мукой.
Заведующего на мельнице нет. Мы застаем его на огороде. Засучив рукава, он возится с помидорами.
Мы несмело здороваемся.
— Здравствуйте, — отвечает заведующий, не поднимая своей лысины. — По какому делу? Насчет помола?
Мы переглядываемся. Насчет какого помола? Что он выдумывает?
Наконец мельник понимает свою ошибку.
— А! Это вы, путешественники… Поглядите, какие у меня помидорчики. Во всем городе первые вызрели. Красавцы! А?
Мы с Джюгасом расхваливаем помидоры как только умеем. Мельнику это нравится, и он улыбается, как полная луна.
«Может, позабыл про лодку?» — мелькает у меня робкая надежда. Нет, он ничего не забыл, все прекрасно помнит.
— Стало быть, угрей принесли. Ах, до чего хороши угри с помидорами!..
Мы молчим.
Мельник долго смотрит на нас. Оба мы стоим, опустив голову, не смея поднять глаза на его красное и, должно быть, сердитое лицо. Он уже знает, что есть угрей с помидорами ему не придется.
— Обещать только умеете! — бормочет под нос заведующий. — А лодка такая ценная была… Ну, чего вы здесь торчите? Скройтесь с глаз! И больше не пытайтесь обманывать человека с мягким сердцем. Не дам никакой лодки!
Мы поспешно исчезаем с огорода. Вздыхаем с облегчением. Хорошо, что все кончилось благополучно.
