Потом пришел от соседей тихий разговор, мол, какая-то девка просит, что б ее женщины прикрыли, не может при мужиках…
Когда Анька, как-то незаметно взявшая на себя роль лидера, которому до всего есть дело, пробилась опять в угол, там стояла в окружении шести девушек совсем юная парочка: он, хрупкий блондинчик лет пятнадцати, чистенький, даже, кажется, с носовым платком в карманчике отглаженных брюк, и она, еще моложе, вся аккуратненькая, испуганная. 'Ты не будь дурой, — посоветовала Анька, — не на курорте, вот сейчас-то мы поможем, а дальше как? Привыкай, что это делать надо просто…' Но девочка краснела, переминаясь с ноги на ногу, и даже пускала слезу, ей сделать это так просто было очень трудно.
Анька поймала себя на мысли, что ей не только не жалко юное, стыдливое создание, но эта неуместная, детская стыдливость вызывает в ней приступ бешенства, желание врезать поддых девчонке, плюнуть в лицо пареньку и смотреть, как они будут утираться. 'И откуда только берутся такие чистоплюи? и как сюда попадают? — подумала она, отворачиваясь. — Не бывает таких люмпенов, что б оправиться на людях не могли. Кого же тогда пригребли сюда 'ликвидаторы'? и зачем они это сделали?' Такими вот отвлеченными рассуждениями погасить взрыв ярости Анька смогла, но вот заставить себя смотреть на эту парочку — нет. Поняв, что ничего не мешает несчастным созданиям, попавшим на стадион неведомыми путями, Анька начала осторожно перемещаться обратно.
Вернувшись в 'свой' уголок, девушка увидела, что ее друзья приготовились уже к полноценному отдыху. И то верно, ночь была уже на исходе, далекое небо над стадионом посерело, готовясь расцветиться через часок солнечными лучами, нервное напряжение, вызванное задержанием, доставкой, проверками, потихоньку спало, организм требовал отдыха. Но и со сном оказалось все не так просто. Запрет ложиться на землю никто не отменял, и едва человек устраивался под ногами соседей, как откуда-то из темноты раздавалась автоматная очередь. Пули обычно проходили выше сетки, но иной раз запутывались в ней, высекая злые искры рикошетов. Кого-то, похоже, рикошетами задевало. Но 'приемщики' оставались равнодушными к крикам и стонам раненых и требованиям их соседей оказать помощь. Ответом бывали новые очереди. Кого-то это пугало, и он начинал метаться по клетке, как звереныш, натыкаясь на соседей, получая от них пинки и затрещины, кто-то равнодушно смотрел на текущую кровь, кто-то пробовал оказать помощь, перевязывая пострадавших.
Однако, большинство уже приспособилось к таким условиям.
И Анька не стала мудрить, присела спина спиной к Сане, подтянула повыше колени, да и хрен с ним, что кто-то будет любоваться на ее узенькие трусики не первой свежести, пристроила голову на руках и задремала. На сон это, конечно, походило мало, но хотя бы немного отдохнуть позволило.
В бегах
Анька сексуального насилия над собой не боялась, придумывая для себя — ну, поимеют разок- другой в очередь, не убудет сильно-то, подумаешь, всего делов, что расслабиться надо будет… Но когда выдернули ее из угрюмой толпы, оттеснив соседей прикладами и окриками, то вся обмякла и шла между четверкой 'ликвидаторов' едва переставляя ноги. Хоть и храбрилась перед этим, но тут душа в пятки ушла. Да еще, как на грех, вместе с ней прихватили ту стеснительную девчонку, что и пописать на людях не могла. Вот уж кому горько будет.
Их привели в просторную комнату где-то под трибунами. Один из 'ликвидаторов' несильно пихнул под лопатку стволом автомата, буркнул: 'Давай, шевелись…' Тут же с двух сторон подскочили к каждой из девушек по паре таких же, только уже без оружия и брони, в расстегнутых до пупа кителях, плохо выбритые, да еще и с запашком перегара не перводневным. Мылись они последний раз, наверное, тогда же, когда начали пить, от мужских тел тянуло кислым, подпорченным алкоголем потом. Только вот деваться от них было некуда, и Анька расслабилась, пока с нее сдирали курточку, юбчонку, да трусишки, а вот невольная подружка засопротивлялась и получила кулаком в живот и открытой ладонью по затылку так, что клацнули зубы.
Пока 'ликвидаторы' справлялись с тихо плачущей от боли подругой по несчастью, Аньку уже подвели к странному Андреевскому кресту, установленному почти горизонтально, и ловко разложили, растянув в стороны и привязав к перекладинам руки и ноги. 'Отлажено как у них всё, — подумала Анька, чувствуя, как маленькая попка ее почти подвисает пониже перекладины креста. — Да уж… который раз таким делом, видать, занимаются, приспособились, сволочи…' Как ни странно, злости в ней не возникло, только ожидание неприятного, как перед визитом к гинекологу, или зубному врачу.
Скромную и побитую подругу также приладили ко второму распятию, еще разок приложив по щеке с размаху, что б не вертелась и не мешала. И только после этого началось…
Первым был один из тех, что ее привязывал. Анька старалась не замечать, как он расстегивает форменные брюки, жадным, мутным взглядом разглядывает её прелести, выставленные для всеобщего обозрения, но краем глаза все-таки уследила, как 'ликвидатор' откуда-то извлек упаковку с презервативом. На душе странно полегчало, будто презерватив оказался стеной, морально отгораживающей её от насильника. А тот шагнул поближе, чуток помацал девушку за нижние губки, вздохнул: 'Сухо все, как в пустыне' и резким движением вставил сразу и до конца. Анька чуть не взвизгнула от боли. По сухому-то пошло, как наждаком. Но — надо было терпеть, ничем не выдавая своего неудобства, что б не старался служивый сделать больнее, неприятнее, теша свои дурные инстинкты. Откуда у Аньки в этот момент взялись такие мысли, она бы и сама не могла сказать, но — равнодушие, хотя бы и внешнее, помогло. К ней отнеслись так же. Вот только мучился служивый все равно долго, то ли сам с похмелья, то ли обстановка такая, но трудился над Анькой минут пятнадцать, не меньше. А вот подруга по несчастью рядышком, на соседнем распятии, повизгивала и просила: 'Не надо… не надо… не надо…', распаляя и доставляя своими криками удовольствием тому, кто был в ней. Потом кто-то из толкущихся в комнате 'ликвидаторов' догадался дать ей очередную пощечину, и девушка умолкла на полчаса, только тихо всхлипывая и иногда вскрикивая при резких проникновениях.
…Потом всё как-то слилось у нее в памяти в однообразное пыхтение и вздохи удовлетворяющихся 'ликвидаторов', крики и стоны рядом, на соседнем кресте… руки, тискающие её тело, чьи-то слова, бешеный взгляд совсем молоденького, с оскаленными зубами… выкрики, стоны, опять выкрики… Топот меняющихся местами, звон посуды где-то в глубине комнаты, хохот и запах сигаретного дыма…
И от резкого вопля: 'Тревога! Всем по местам!' Анька очнулась. 'Дежурный! — еще громче проорал кто-то под дружный и слаженный теперь топот почти над ухом Аньки, — приберешь тут все, и девок выгони. Вернемся — новых возьмем'.
'Бегом… бегом… бегом…кретины! увлеклись тут!' — орал кто-то уже у двери, потом и за дверью… И, наконец, всё стихло, подошедший дежурный развязал мягкие ремни, которыми запястья и щиколотки были привязаны к крестам, и Анька, с трудом, разминая затекшие мышцы, поднялась на ноги. Под крестом валялось с пару десятков использованных презиков, и Анька ужаснулась в душе — неужели столько солдат она пропустила через себя враз? Но потом сообразила, что некоторые презики пустые, а некоторые так вообще просто вытащены из упаковки и брошены неиспользованными. Глупые наблюдения, пошлый анализ использованных презиков помог Аньке сохранить равновесие, сделать вид, что всё это происходило не с ней, да и было ли в жизни то, что уже кончилось?
А вот поглядев на продолжающую лежать на распятии невольную подругу, Анька вздохнула и подошла поближе. Девушка лежала, закрыв глаза, изредка сильно и нервно вздрагивая, и Анька с тоской подумала, что теперь придется тащить ее на себе обратно, на стадион, за решетку, а тут и саму бы кто отнес.
— Ну, давай, — подогнал их дежурный, сметающий шваброй с пола использованные резинки и упаковки из-под них, притоптанные окурки и пепел. — Подымай ее, и сваливайте отсюда, пока сменщики не приехали.
Пожалуй, это был самый лучший стимул для спешки, и Анька, резко схватив за руку подругу, сдернула ее с распятия. Подтащив с трудом передвигающую ногами девушку к табурету возле входа, Анька еще разок порадовалась, что не стала сопротивляться: ее куртка и юбочка лежали на табурете в целости и сохранности, уложенные с чисто солдатской аккуратностью, а рядом, прямо на грязном, затоптанном полу
