невозможно было разглядеть не только лицо, но и фигуру. И вообще, существо в балахоне было женщиной лишь по контрасту с мужчинами, а так — ни возраст, ни фигура не определялись на первый, неопытный взгляд.
А вот взгляды местных мужчин на голые анькины ноги горели угрюмой, с трудом сдерживаемой ненавистью. Паша заметил, что чаще всего местные переводили взгляд с анькиных ног на него, и тут же ярость в их глазах сменялась бессилием. Все-таки никто из встреченных ими по дороге к маленькой рыночной площади не мог даже близко сравниться с Пашей по росту и ширине плеч. 'И в самом деле — только силу понимают и чтут', — вспомнил Паша слова официантки.
А Надя шагала рядом, но чуть в стороне, как бы не разбивая сопровождаемую парочку, и оживленно болтала о том, как попала в этот город после третьего курса института, когда пришла пора определяться с направлением дальнейшего обучения. А училась она на повара… да-да, на специалиста общественного питания, в высшем учебном заведении. И курс был рассчитан на шесть лет обучения, с перерывом на практику после третьего и пятого года. Поначалу даже не верилось, что такое вообще может быть, но Надя рассказывала так увлеченно, с такими подробностями, а главное — совсем без расспросов со стороны Паши и Аньки, что первичный скепсис растворился в потоке её слов без остатка.
За разговором, вернее сказать — монологом Надежды, как-то незаметно, они добрались до торгового места Йохима.
— Надя-ханум! Здравствовать! — поприветствовал её старик. — Смотреть-брать пришла? А это — друзья? Их видел, но они тогда были не твои друзья…
— Не болтай, старик. Давай-ка, покажи, чего еще понабрался за неделю? — сурово осадила его Надя, а спутникам своим объяснила: — Ему дай волю — до вечера трепаться будет, а сам по-русски грамотно двух слов связать не может. Да и у меня времени нет, его сплетни базарные слушать…
Йохим шустро выкарабкался из-за своего прилавка и метнулся к стоящему у забора дощатому ларю, с огромным амбарным замком на крышке. В первый свой визит к старому еврею ни Паша, ни Анька на этот ларь внимания не обратили, тем более, что он, казалось, врос в землю за те годы, что стоял здесь, и стенки его, во всяком случае, с внешней стороны казались уже более земляными от грязи и пыли, чем дощатыми.
Старик ловко расстелил перед ларем невесть откуда взявшийся у него в руках лоскут черной, но чистой материи, быстро откинул крышку и, низко склонившись над ларем, принялся извлекать на свет божий странные вещи…
— Вот ведь старый изверг, — Надя, подошедшая поближе, легонько пнула Йохима под зад носком своего сапожка. — Сколько раз говорила — не кидай всё навалом, а как в трубу кричишь, только эхо отдается…
— Мой, я, понимает, — затараторил еврей, — я, мой, сделает, ты не сердиться, ханум. Я старый, память нет, другой раз…
— Вот допросишься, и другого раза не будет, — сурово предупредила Надя, присаживаясь на корточки рядом с лоскутом. — Ну, поглядим…
Заинтересовавшаяся Анька присела рядом, а Паша, наоборот, чуток отодвинулся от старого продавца и двух его молодых покупательниц, стараясь держать под контролем пространство вокруг лотка Йохима.
— Смотри!
Надя торжествующе подняла над головой сложную конструкцию из позеленевшего от времени металла.
— Настоящая 'летучая мышь'!
Только тут в этой изящной конструкции Паша признал обычную керосиновую лампу без стекла. Таких в батальоне Крылова был не один десяток… да, видно, не совсем таких, раз за неё уцепилась и Анька.
— Стекло — ерунда, — сказала Надя, внимательно осматривая находку в руках теперь уже почти подруги. — Тут сама лампа… Таких уже лет сто, как не делают… Ну, пятьдесят — точно. Да и делали местные, видишь — клеймо не заводское. А стекло я у ребят выпрошу, у штабных. Там этих ламп — на каждом углу висят наготове, если вдруг свет вырубят, положено им резервное освещение иметь. Только там-то — лампы жестяные, а последнее время, так вообще из дюраля делают, а эта — латунная, почистишь — сиять на солнце будет, как золотая…
— Всю чистить не надо, шарм пропадет, — деловито посоветовал Анька. — Пусть зелень на ручках останется, а вот клеймо в самом деле, как следует, отчистить надо.
— Верно, — согласилась Надя и повернула голову к старику: — А из серебра что появилось?
— Серебро нет, совсем нет, — замотал пейсами из стороны в сторону старик. — Моя нельзя. Я не мусульман, мой иудей, нам нельзя такой металл…
— Ты ври да не заговаривайся, — опять начала сердиться Надя. — Я к тебе что — местных ревизоров привела? Давай-давай, не прибедняйся… Или, может, обратно мои вещи отдашь?
Какие такие вещи еврей должен был бы отдать девушке, Паша не понял, но эта угроза подействовала не хуже, чем обещание накормить правоверного иудея свининой, и Йохим быстро, но с вороватой оглядкой по сторонам, как бы кто не заметил из местных, стал выкладывать на лоскут серьги, броши, десяток браслетов, кольца… Почерневшие от времени и человеческого пота, грязные, тусклые, больше похожие на кучку тоненьких корявых веточек серебряные вещицы тем не менее неожиданно заинтересовали и Аньку, и Надю. Впрочем, последнюю исключительно с эстетической точки зрения, денежного эквивалента в благородном металле девушка не видела.
Повертев перед глазами широкий темный браслет с трудно различимой издали насечкой, Надя брезгливо вытерла его извлеченным из кармана носовым платком и сказала Йохиму:
— Вот честное слово, еще раз такое увижу и попрошу ребят, что б тебя продезинфицировали…
Паша заметил, как излишне суетливый и притворно боящийся Надежды старый еврей совсем даже непритворно побледнел, услышав про дезинфекцию.
— … такое ж в руки брать противно, — продолжила выговор Надя. — А уж носить можно только после того, как вещи неделю в спирте пролежит… Верно, Аня?
— Да, верно, — хрипловато ответила Анька, сжимая в руке что-то небольшое, но неожиданно показавшееся ей очень ценным. — Надь, я вот этот перстенек возьму, ты как — не против?
— А зачем же я тебя сюда привела? — возмутилась Надя. — Просто так посмотреть? Да! и не вздумай этому хитрожопому иудею ничего из вещей отдавать, я ему уже столько натаскала в первые дни — полгорода одеть можно…
— Нет, город не можно, — возразил было Йохим. — Не носят, шариат запрещает…
— А то ты не знаешь, куда эти вещи с выгодой пристроить, — презрительно фыркнула Надя. — Не выпрашивай, всё равно до конца моей практики ты тут всем русским должен будешь…
'Кажется, вчера мы с Анькой тут маху дали, — флегматично подумал Паша, вспомнив золотую монетку, выданную в уплату за русские вещи. — Ну, да на будущее умнее будем, если будем, конечно…'
— Тут мужики, кто побогаче, в охотку наши платья и бельишко для своих гаремов берет. На улицах- то нельзя, а вот жома местным тоже охота на жен нарядных поглядеть… — пояснила Надя и добавила, обращаясь к Аньке: — А перстенек ты в самом деле в спирте подержи. Я вам в номер занесу, как вернемся. Ну, или в водке, только потом её не пей, как мужики из жадности природной делают. Что у нас — водки что ли не хватает…
— Думаешь, он в самом деле заразный? — серьезно уточнила Анька, пряча покупку в карман курточки.
— Заразный не заразный — это эпидемиологи определят, — засмеялась Надя. — А грязи на нем, как на паршивой верблюдице. Да и живой человек вряд ли такую вещь иудею на продажу принесет, с покойника, небось сняли…
Старик Йохим весь раздулся от негодования, уловив, о чем идет речь, но высказаться не успел. Из узкого, казалось бы — верблюд с поклажей не пройдет, проулка на площадь выскочила юркая машинка, как две капли воды похожая на те, что видели Анька и Паша в аэропорту, и в такой же камуфляжной раскраске, вот только с яркой эмблемой на борту — красный крест в черном круге, и все это — на фоне белого
