пронзительно смотрел на Егора, но тот только ухмыльнулся. Егор смотрел на цветы, завидев, в сочетании железа и цветов, какую-то особенную траурно-печальную красоту — твёрдости и нежности, грубости и изящности. Выпитый алкоголь произвёл на пустой желудок благостное воздействие, при котором исчезло чувство голода. А настроение стало торжественно приподнятым.
«Наверное, — думал Егор, — это чувство сродни тому, когда ты, помогая, суетишься вокруг праздничного стола, завершая последние приготовления, в ожидании долгожданных гостей… Своего рода эйфория праздника».
Самое время было возвращаться на базу, но неожиданно, в голове Егора возник бредовый план. Ему вдруг стало тесно в замкнутом пространстве военных задач, специальных мероприятий, в неволе подчиненности и обязательств. Вдруг, словно оказавшись в створе открытого окна, Егор ощутил себя небесным авиатором, жаждущим свободы, праздника и куража.
«Интересно, — подумал Егор, — отмечают чеченки этот праздник или нет?»
Местные женщины, никак не проявляли восторженности и радости по поводу наступившего торжества, а смиренно и покорно занимались хозяйственными нуждами: таскали воду, торговали у лотков, что-то мыли, подметали, чистили. Чеченские мужчины, тем временем, стояли за рынком. Почти все, грызли семечки подсолнуха или насасывали насвай, имевший сходство с прессованным куриным говном, не оказывая никаких знаков внимания женщинам, как будто бы праздника не существовало вовсе.
— Нацособенности… — наблюдал Егор за местными. — Что ж, — сказал он, обращаясь к Стеклову и Бондаренко, по крайней мере, у нас в России, всё обстоит совсем иначе… Предлагаю… поздравить чеченских женщин с международным женским днем!
— Согласен! — согласился Ваня.
— Поддерживаю! — важно кивнул Вова.
— Ну, тогда, исправляем положение вещей! — скомандовал Егор.
Рассчитав количество цветов, получилось по три штуки каждой прекрасной представительнице бригады:
— Так, у нас, женщин — девять… считал Егор в уме.
— Девять, — кивнул Бондаренко, вряд ли вообще имея представление об этом.
— Необходимое, суммарное количество цветов… ровня-я-яется… — тянул Егор, — двадцати семи штукам… Остается… ещё семь! Вот, чурка, он что… он четное число тюльпанов купил! — выругался Егор. — Ну, да ладно!
— Семь — лишние? — догадался Стеклов.
Догадавшись о намерениях Егора, Володка и Иван блестели глазами. Конечно, глаза блестели от алкоголя, но Егор углядел в них искорки восторга, едва стал понятен смысл предлагаемого чудачества, и вся бесшабашность и безбашенность праздника…
Саперы пьяно носились по улицам города, выискивая одиноко идущих женщин, и настигали их. Вырастая перед ними словно из-под земли, догоняли их испуганных и убегающих, отмахивающихся от них авоськами и даже тележками, кутающихся от их настойчивых взглядов в платки, прячущих лица в ладони.
Все трое, на ходу спрыгивали с бронетранспортеров, словно прекрасные рыцари с белых коней и, преклоняя колени, протягивали алый тюльпан, насильно вкладывая цветок им в руки. Потворствуя сказочным героям, облагали дары наигранно искренними, несерьезными и торжественными, и в то же время шокирующими и неожиданными словами поздравлений.
— О, прелестная Дульсинея, — начинал восторгаться Егор, тут же перебиваемый Стекловым, что, абсолютно не зная, что говорить нес всякий вздор. Пел песню Трубадура:
— Куда ты тропинка меня завела? Без милой принцессы мне жизнь не мила! Ах, если б, ах, если б… — не зная дальнейших слов, пел, — лала-лалала… — и начинал петь тоже самое, заново.
Егор удивлялся Володе, потому как никогда ранее не замечал за ним чего-то детского и сентиментального. Тем более связанного со сказочными персонажами, вроде Трубадура и Принцессы, Иванов-царевичей и Василисок. Подталкиваемый ребятами с обеих сторон Егор, спотыкаясь и запинаясь, начинал молотить снова:
— Владычица души моей, несравненная Дульсинея! Свет очей и дама сердца знаменитого идальго… Дон Кихота из Ламанчи! Выйди… и прими дары!
— Поздравляем, поздравляем! В этот славный день весны… — пьяно голосил Бондаренко.
Солдаты, тем временем наблюдали по сторонам через бойницы бронемашин. Сверху машины, спиной к башне сидел пулеметчик Ерохин, в шлеме, под который был заправлен ворот бушлата. Он наблюдал по сторонам, искоса поглядывая и улыбаясь над происходящим. Смотрел на Бондаренко, на Егора, на Стеклова, который уже почему-то напевал другую песню Бременских музыкантов:
— …разбойники, разбойники! Пиф-паф! И вы покойники, покойники, покойники… — растопырив руки и обступая женщину со спины, Владимир препятствовал ее побегу.
От обречённости не быть провалившимися под землю, которая читалась в широких глазах «замурованных» лиц женщин-монашек, они сдавались. И это лишь сильнее подстёгивало ребят на несвойственное этому месту ребячество. Словно воинственные принцы, они вскакивали на бронеконей, и в цокоте копыт — в рёве пышных двигателей извергающих огромные облака выхлопных газов таяли и терялись из вида «очарованных», околдованных и одаренных тюльпанами чеченских принцес.
— Последний тюльпан Егор и Иван подарили девушке на рынке, что торговала аудиокассетами.
Как зовут тебя о прекраснейшая из принцесс? — торжественно спросил Егор.
— Милана… — скрестив руки на груди, призналась девушка.
— Какое чудесное у тебя имя, Милана! — Егор протянул девушке цветок. — Мы поздравляем тебя с праздником весны. Желаем тебе множество подарков, среди которых будет счастье от любви… — экспромтом выдал Егор, — и что еще?.. объятий, от которых будет жарко! — Егор благородно склонил перед ней голову.
Оторопевшая и растерянная, она не знала, что ей делать. Воспользовавшись её очарованностью, ребята нацепили на головы лохматые папахи и сфотографировались, окружив продавщицу кассетного лотка с обеих сторон. За всем этим наблюдали местные бородачи, но Егор и ребята этого даже не заметили. Раздарив все лишние тюльпаны, и изрядно утомившись от сумасшедшего болтания по городу, выехали на базу. Утомленный и внезапно погрустневший Егор сидел на командирском люке, облокотившись спиной на башню плавно покачивающегося БТРа, смотрел на охапку алых цветов, лежащую между люков и трепечущую на ветру:
«Уже давно, цветы приобрели для меня какое-то извращенное значение… — думал Егор, — на котором, наверное, сказалась война. В какой-то степени, в моем сознании они перестали ассоциироваться с праздником… Женщиной… Красотой, подарком… В сочетании войны и цветов, у меня перед глазами, рождается всегда одна траурная ассоциация — похороны боевых друзей… Теперь, война сопровождает меня повсюду, и в мирной жизни тоже… В «горячих точках» и в мирных городах… Она возникает повсеместно, проецируясь в самых неожиданных местах, вещах и предметах… Она, словно уличный разбойник, неожиданно выпрыгивающий из-за угла, что находятся в моей голове, потаённые места, где укрыты самые различные её воспоминания. Повседневные события провоцируют всегда новые и неожиданные памятные мгновения военного времени. Помимо этого, моя война обладает еще и своим собственным запахом… — Егор прислушался. Встречный ветер перебивал размытый, но нисчем несравнимый запах живых цветов. — Для меня, война, сохранилась в восприятиях через запахи предметов и неожиданные ассоциации человеческих действий, схожих с тем, что я видел и делал на войне: шел, бежал, полз, наблюдал, боялся, страдал, плакал, волновался… стрелял… Все, что я вижу или делаю в обычно жизни… Правда, запахи — это нечто особенное! Они острее… Запахи — это целая жизнь… Это как в фильме Мартина Бреста «Запах женщины», где Аль Пачино играет слепого полковника-разведчика. В этом фильме Аль Пачино великолепен: «…Господь Бог — непревзойдённый гений, мать его! — говорил Фрэнк Слэйтер, герой Ала. — Но он, меня оставил в темноте»…
Спасибо Богу, что я слышу и вижу!» — подумал Егор. Егор вспомнил, как однажды на машине проезжал с сыном мимо железной дороги: на железнодорожные платформы грузили танки Т-72. Егору захотелось показать их сыну. Показать их мощь и грозность, ощутить которую можно только оказавшись рядом с этим тяжелым монстром. Егор хотел сфотографировать сына на одном из них. Развернувшись,
