— Ну да Бог с ними, — говорил Егор, поглядывая на солдат.
Задачи у них были свои и работали они отдельно, самостоятельно. В общем, спали там, где ели, ели там, где спали; ночью ощетинившись и оглядываясь, уходили в город, утром возвращались и снова тихо спали.
…Чибисов на этот раз вернулся без группы, по-хозяйски, схватил со стола тарелку с винегретом.
— Присоединяйтесь, товарищ полковник, — учтиво предложил Кубриков, намеренно завысив звание Чибисова.
— Спасибо… Некогда, надо еще в штаб забежать.
— Надолго? — поинтересовался Егор. — У нас мясо будет. Так что можете успеть? Правда, собачка…
— Кто готовит? Ты… — спросил Че, в какой-то уже утвердительной форме, не требующей ответа, но Егор ответил:
— Да.
— Хорошо, буду!
Процесс жарки, был бесподобен. Мясо, мгновенно покрывшись золотисто-красной, румяной корочкой источало ароматный, дымчатый запах на всю округу, и казалось, что люди, попавшие в плывущее облако горячего мясного аромата, становились зависимыми и захваченными шашлычным пленом.
Когда мясо оказалось на столе, оно было присыпано маринованным луком и зеленью, и оставлено томиться. Томилось, правда, не долго, пока расставлялась скудная столовая посуда, а хватило всего на три тоста. За старый год, за новый год и третий — за погибших боевых друзей и товарищей.
С недавних пор, прежде чем выпить — «третью», Егор стал, про себя, произносить их имена, имена погибших друзей, чтобы не забывать. Выпили третью. С официальной частью было вроде бы покончено, и все, приступили к дальнейшей подготовке новогоднего застолья, наполнив свои души праздничным настроением.
— Егор, у меня предложение… — сказал Кривицкий.
— Какое? — спросил Егор.
— В санчасть сходить… Женщин поздравим, начмеда… у меня к нему дело есть.
— Пойдем, сходим.
— Хорошо. Сейчас, окорока замариную, и пойдем.
Замочив курятину, Генка позвал Егора:
— Егор, пошли! — Генка залез в мешок под кроватью, достал бутылку водку, засунул ее за пазуху. — Полено возьми… Кривицкий протянул Егору чурбак.
— Это еще зачем? — спросил изумленный Егор, принимая полено. — Э-э, глупый ты, хоть и старший лейтенант! Как же можно… в Новый год, и без подарка?! А так, — Кривицкий постучал по дереву костяшками сложенных пальцев, — вроде, и подарок… и теплее будет. Там же женщины, кто им, думаешь, дрова пилит? То-то же… Сами!
Прихватив еще два таких же полена, оба отправились в медицинский пункт бригады.
В санчасти тоже был накрыт праздничный стол. Он был не таким как у саперов, и Егор не мог понять, что же в нем было необычного. Он был каким-то особенным, домашним, и как показалось Егору слишком красивым. Нет, он вовсе не ломился от яств и лакомств, или от разнообразия закусок и салатов. Тот же винегрет, оливье. Те же алюминиевые тарелки, те же армейские кружки с отколотой эмалью, те же ложки и тот же хлеб… Но между тем, хлеб не был наспех ломаным и наспех наложенным в тарелку, а был порезан очень тоненькими изящными ломтиками, и лежал на бумажной салфетке застеленной в неглубокую тарелочку. Тонко порезанный сыр и колбаса. И это было далеко не единственное характерное отличие — салаты были нарезаны очень мелко, Егор тут же сравнил их с тем, которым совсем недавно закусывал, салатом «А-ля Кубрикофф». Столовые приборы лежали на салфетках. Посуда на салфетках. Кружки были белоснежными, без чайной накипи и опаленных краев.
«Пожалуй, я знаю, что не так в этом столе! — догадался Егор. — В чем секрет». — Во всем, что видел Егор: в этой неприметной скатерти, расставленной посуде, салатах, тарелках и кружках, виделась и чувствовалась женская рука. Женская аккуратность и нежность, с которой все это делалось и создавалось. Как скучал Егор по женским рукам, что гладили его волосы, обвивались вокруг его шеи, скользили по лицу, вискам, глазам… Воспоминания о жене незаметно выбили на глаза слякоть, но громкий и веселый Кривицкий, активно управляющий застольем, не позволил воспоминаньям Егора овладеть им.
За красивым столом, в присутствии двух очаровательных женщин — Ольги Русалевой и Наташи Шнеур, Кривицкий даже не заметил отсутствие начмеда Шумейкина. Были здесь и другие офицеры медицинской роты, но они были особенно молчаливы, и вид у них был какой-то подавленый, от чего казалось, что хозяином стола был Кривицкий Геннадий Васильевич, а они — стеснительные его гости. Генка достал из-под бушлата бутылку, и разлил ее по кружкам. Егор с ужасом заглянул в свою.
— Милые женщины, — поднявшись, сказал Кривицкий, — Оль, Наташка, мы — саперная рота, поздравляем Вас с наступающим Новым годом! Желаем счастья в Новом году, здоровья и любви! С Новым годом!
Зазвенели эмалированная посуда, и в глазах Егора полетели в разные стороны искры феерверка, салюты и конфети…
По истечении двух часов, когда оба, и Егор и Генка собрались уходить, Генка вдруг вспомнил о начмеде:
— О! А где… начмед, а? Его-то мы не поздравили!
— Гена не надо! — взмолилась Русалева. — Не трогай его! Не порть праздника!
— Генка, перестань! — тихим голосом сказала Шнеур. — Ради нас…
— Погоди, Егорка, — не слышал их Кривицкий, — задержись-ка… Кажется, я кое-что забыл.
Егор остался, а через четверть часа, откуда-то снаружи, послышались звуки бьющейся посуды, металлический звон и бой стекла, удары и громкие крики Кривицкого. Ворвавшись в дверь противоположного крыла «госпиталя на колесах», Егор увидел нечто невообразимое. Посередине палатки лежала перевернутая армейская кровать, тлеющая перевернутая печка с несколькими коленьями печной трубы; матрацы и подушки, завернутые в синие одеяла. В углу, рядом с перевернутой печью стоял низенький стол с бутылкой медицинского спирта, две бутылочки с физраствором, и какая-то закуска. Из-под кровати, без признаков жизни торчали ноги майора Шумейкина, обутые в ботинки с высоким берцем. Шумейкин был в нокауте.
Перед глазами возник печальный образ майора Шумейкина.
— Генка, дурак, ты чего натворил?!
— Доктора потерял! Не видишь его? Только что здесь был! — дурачился нетрезвый Кривицкий.
— Да вон, его ноги торчат…
— Точно! Эй, майор! — крикнул Генка.
— У-у-у… — промычал майор. Признаться по правде, Шумейкин очень отдаленно походил на офицера, скорее был врачом. Хотя врачом, он тоже казался сомнительным. Слабовольный, слабохарактерный, и к тому же пьяница. Случалось так, что он выпивал в аптеке весь спирт, запивая его солоноватым физраствором, назначавшийся совершенно для иных целей. Не офицер; так, пьянь подзаборная… Но, как говорилось: в семье не без урода…
Егор схватил разгоряченного Кривицкого и насильно вытолкнул его из палатки начмеда. На выходе — извинился. В расположение своей роты оба шли мотаясь. Генка был пьян, шел, не сопротивляясь, выкрикивая в морозную пустоту скверные ругательства, сетуя на несправедливость.
— Не… Егор, ну ты посмотри какой урод, а!
— Ген, успокойся!
— Не, ну ты что, со мной не согласен, что ли? Урод же?!
— Почему он вдруг — урод? — спросил Егор.
— Я у него как-то спирт попросил… — сказал Кривицкий. — Он не дал! Я ему сейчас говорю: спирт дашь? А он мне опять говорит: не дам!
