и имел два входа, с двумя воротами, находившимися друг против друга. Арка двуликого Януса была сооружена, по преданию Нумою Помпилием и должна была служить, согласно завещанию царя, показательницей мира и войны. Внутри стояла статуя двуликого бога — лицо в прошлое и лицо в будущее… Когда принималось решение объявить войну какому-либо государству, царь или консул, отпирали ключом двойные двери храма и перед ликами Януса под арками проходили вооруженные воины, отправлявшиеся в поход, а также юноши, впервые взявшиеся за оружие. В продолжение всей войны ворота храма стояли открытыми. Когда же заключался мир, вооруженные войска вновь проходили перед статуей бога, возвращаясь из победоносного похода, и тяжелые двойные дубовые двери храма, украшенные золотом и слоновой костью, вновь запирались на ключ. Кстати, Нума Помпилий реформировал календарь, впоследствии получивший название — Юлианский… До него римляне делили год на десять месяцев, начиная счёт с марта, и заканчивая декабрём. Помпилий ввел еще два новых месяца — январь и февраль, названые в честь богов Януса и Феба… Введённый Нумой Помпилием год состоял из двенадцати месяцев, и начинался с января…
— А-а! Федор — мусорщик! Любитель ковырять дерьмо!
— Нет, не мусорщик. Помойщик! Ха!
— Помойщик — это когда баки с мусором стоят. А у него там кучами все, навалено! — гомонила группа солдат, живо обсуждая сапера Федорова, по чьей стороне прямо на обочине улицы Хмельницкого, была навалена внушительных размеров свалка бытовых отходов. Федорову приходилось проверять эту свалку саперным щупом, переворачивая части отходов, заглядывать в коробки, рассматривая хлам.
— Ты, там, так внимательно что — использованную туалетную бумагу осматриваешь, или как?! А то смотри, подотрутся пластичным взрывчатым веществом, оно и рванет! Мы тебя, хрена с два, потом отмоем! — облако задорного смеха закатилось за бетонный блокпост, откуда широко шагая, вывернули Егор и Стеклов.
— Ты сам смотри не испугайся, а то не мыть, а обмывать придется! — крикнул Егор в солдатскую толпу, для всех; добавив: «Чехи» не подтираются, а водичкой моют. Понял!
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — пряча голову за спинами товарищей, звонко отозвался кто-то.
— По местам! — скомандовал Егор, глядя на часы, и проговорил в радиостанцию: Я — «Водопад», 10–45… «Липа», прием!
Радиостанция противно зашипела, и монотонно ответила:
— Принял тебя…
Развернувшись у заставы? 2, разведчики вернулись на перекресток улиц Хмельницкого и Маяковского, в «девятке». Повернули на рынок.
Местный рынок, в прочем, рынком его трудно было назвать, располагался сразу за перекрёстком справа. Не рынок… Скорее, привычный для здешних мест придорожный базарчик. Но слово «рынок» почему-то очень прочно закрепилось за этим местом; и в умах, и на языке оставался таковым.
По обеим сторонам дороги: деревянные лотки с продуктами, спиртным, вещами первой необходимости и военной формой; чуть ближе к проезжей части — десятилитровые бутыли с нефтепродуктами — жирная, маслянистая жидкость, от жёлтого до тёмно-грязного цвета, с Гузтым осадком на дне.
Женщины у прилавков; мужчины — парами, поодаль, — стоят, многие глубоко сидят на корточках, будто оправляются в деревенском нужнике — бездельничают… Странная отличительная особенность?!
Стремительно проезжая рынок, Егор прильнул к люку, наклоняясь к водителю:
— Дальше, пятьдесят! — означало расстояние в метрах. — Напротив мойки — стоп колеса!
— Так точно, стоп!.. — поняв сказанное, ответил водитель.
Бронемашина проехала еще пятьдесят метров, дальше обычной точки высадки, чтобы не останавливаться в одной и той же точке (Егор повсеместно использовал такой тактический прием, во избежание подрыва бронемашины с личным составом в момент десантирования, останавливаясь в одном месте). Но…
Взрыв, который застиг колонну разведчиков, зафиксировал стрелку спидометра машины на скорости шестьдесят километров в час. Машина со скрипом ушла вправо…
Из-за архитектурных особенностей данной улицы и местного рынка, интервал между «коробочками» составлял около двадцати метров, в нарушение положенных — пятидесяти. Личный состав групп находился «под броней». Это решение Егора, было связанное с тем, что в последнее время участились случаи подрыва личного состава находящегося поверх бронемашины. Поэтому упрятав солдат в десант, Егор надеялся, что противник, вряд ли будет взрывать бронетранспортер, на котором сверху находится всего один человек, пусть даже и командир группы. К тому же, вероятность поражения личного состава внутри машины, в особенности в момент движения, была значительно ниже и зависила от мощности самодельного взрывного устройства.
…Рыжевато-красная вспышка огня, подтолкнув бронетранспортер Егора, окатила его звонкой добротной дробью взрывной волны. Егор, ни секунды не раздумывая, скомандовал:
— К обочине! Стоп! — для водителя. — К машине, к бою! — для личного состава.
Машина резко затормозила, отчего Егора, уцепившегося руками за крышку люка, выбросило вперед, на нос бронемашины. В эту самую минуту, Егор увидел, второй бронетранспортер. Он выскочил из раскатистых клубов серого дыма и пыли, под падающий с неба земляной град, и с креном вправо, на огромной скорости врезался в головной…
Егора кинуло вперед, как тряпичную куклу и ударило о башенный крупнокалиберный пулемет…
Темнота наступила мгновенно.
…В момент фугасного взрыва водитель второго экипажа, испугавшись, вдавил педаль газа в пол, в надежде проскочить задымленный взрывом участок в слепую, на большой скорости.
…С трудом открывая слипающиеся глаза, Егор увидел серо-голубое небо, преломляющееся и переливающееся радужными разводами желто-оранжевых цветов. С секунду, в голове кружилась тошнота, но она тут же исчезла. Видел только левый глаз; вязаная шапочка сбилась набок, отчего правый смотрел в темноту. Небо было облачным и необыкновенно ярким, в глазу резало. Егор лежал неподвижно; шевелиться было лень. Он с трудом поднял перед собой растопыренную ладонь, с удивлением рассматривая ее, слово обнаружил и видел ее впервые. Шевеление рукой отражалось в позвоночнике. Крупные дряблые облака, то стояли неподвижно, то вдруг начинали странно быстро плыть, снова вызывая тошноту. Егор с силой зажмурился, прогоняя головокружение. Белолобые светлячки весело поплыли в темноте закрытых глаз. Егор не шевелился.
Длинная автоматическая очередь, раздавшаяся где-то совсем рядом, уронила Егора с облаков на землю. Крутить головой было хрустко.
«Бог мой!.. — напрягся Егор, — я не могу подняться! — мелькнуло в его голове, пока он продолжал барахтаться на локтях. Только тогда, когда Егор стал шевелиться, он почувствовал, что голова его в воде! Что это! Егор лежал головой в стоячей луже — холодной и противной. Захотелось спешно подняться. Перевалившись набок, Егор мучительно повалился на колени. Тело было тяжелым и непослушным; Егор с трудом поднялся, шарахнулся в сторону, жадно шаря мутноватыми глазами по плавающей под ногами земле. Перед глазами плавали искаженные силуэты солдат, местных мужиков, женщин с детьми, свистящие тормозами машины, и земля… земля… земля. — Где… эта… моя… радиостанция! — первое, о чем подумал Егор, после того как поднялся, глядя в пустые руки. Он очень отчетливо слышал свой голос, как если бы его спросил другой стоящий рядом человек:
«Где радиостанция?»
Пьяно бредя, Егор продолжал искать рацию, как ищут по квартире потерянный пульт телевизора, желая выключить его. Ну, где же она есть, думал он снова, недоумевая, и глядя в пустую левую руку, в которой как ему случайно вспомнилось, он держал ее недавно. Где она есть?
Поиски давались с трудом, подойдя вплотную к стреляющему солдату, Егор удивленно посмотрел на
