некоторой паузы, поковырявшись в земле щупом, продолжил движение вперед.
— Все нормально! — сделал вывод Стеклов. — Главное, не бздеть!
— Ага! — сказал Егор. — Лучше перебздеть, чем не добздеть! — Егор не боялся сегодняшнего дня, но, имея самые обыкновенные сердечные опасения, не мог не думать, и эти мысли не покидали его, что какие-нибудь неблагонадёжные представители, этого несчастного люда, постараются освежить те памятные, трагические события своего народа сегодня, и, безусловно, каким-нибудь не благодушным образом. Егор, уверенно и злобно ерничая, приведя все доводы и имея опасения, приобретенные знания, наблюдательность и опытность, несмотря на то, что теплилась в его сердце крохотная, почти невесомая надежда и на то, что сегодня, все может обойтись.
— Точно устроят депортацию вооруженных сил! — сказал Егор.
— Типун тебе на язык! — сказал Стеклов. — Теперь будешь всю дорогу ворчать, как старый дед?
— Нет, только половину! — Егор пристально посмотрел на него и по привычке оглянулся назад.
Казалось, только уравновешенный Кривицкий, что шел во главе своего разведывательного дозора, следом за дозором Егора, абсолютно не был ничем обеспокоен. И казалось, он не только знал, что не умрет, но и чувствовал стопроцентно, что сегодня определенно не умирать, отчего он был шумен и игрив. Никакого предчувствия, никакой отчужденности, никакого присутствия страха смерти Кривицкий как будто не испытывал, и это чуждое, в этот момент, для равнодушного Генки состояние, валялось у него в ногах прирученной и поджавшей свой облезлый хвост псиной.
— Егор, переставай бздеть, увеличивай шаг! А то мы до моста таким темпом не дойдем! — звонко голосил Кривицкий, словно чувствуя настроение Егора.
— Лучше перездет, чем не добздеть! — крикнул Стеклов за Егора.
— Точно! — крикнул Егор, и ему вдруг стало страшно уже потому, что он услышал в утренней тишине свой громкий голос, в которой отразился непокоренный приступ страха перед неизвестностью. — Черт, чё мы разорались на всю округу? Не хватало боевичье разбудить, спящее в засадах? — Егор был напряжен. Страшась этого жуткого чувства, искал это же напряжение в других, и если только удавалось находить его в других, он на минуту становился уверенней; но спустя краткий миг, непреодолимый страх охватывал его с новой силой.
Саперы двигались не спеша, словно ноги их были не ноги вовсе, а протезы, на которых они ступали и морщились, болезненно испытывая внутреннюю боль; в воздухе ощущалась внутренняя готовность идущих людей к любой враждебной пакости, потому что все заблаговременно настроились на неё. Егор всех настроил. Головы солдат, как флюгера, вертелись из стороны в сторону, будто по состоянию нервозно изменяющегося ветра, нервно, дергано, порывисто. Егор чувствовал, как каждый прилаживает указательный палец к спусковой скобе, тревожно прикладывая и убирая его с курка.
Егор нервничал. Снятый с предохранителя автомат держал на груди, и тихонько поглаживал указательным пальцем спусковой крючок, а потом осторожно его тянул в ожидании выстрела. Курок ходил свободно, без выстрела. И хотя Егор никогда не досылал патрон в патронник, предусмотрительно снимая только с предохранителя, все равно словно ждал, что он грянет. Нервы, нервы, нервы… они, как струны были перетянуты. Откуда-то эхом донесся далёкий гул взрыва.
— Кажись, кто-то подорвался? — сказал Стеклов.
Егор шел молча:
«Неужели кто-то подорвался? Неужели кто-то встретил «наш» день — защитника отечества — посмертно? Сегодня не выпьет за здравие? Не увидит солнца? Смертельно огорчит родителей… жену… детей? Не порадует собой ребенка… Как там мой сын? Невозможно представить, что однажды, он может спросить: почему нет папы?.. Тьфу! — фыркнул Егор, отмахнувшись от скверных мыслей. — Смерть не входит в мои планы! Независимо, планирует её Бог, или нет! Я презираю смерть! Я презираю того Бога, что желает лишить меня сына… жены… жизни! Есть маломальская надежда на «Пелену-У»… Эх, была бы она со мной!»
Привезённый с Москвы, подполковником Шукало и старшим лейтенантом Дмитрием Тормашевым прибор, имел назначение создавать магнитное поле в радиусе нескольких десятков метров, образующее электромагнитные помехи для радиопередающих приборов и устройств. Попросту, служил подавителем радиосигналов большого спектра радиочастот, к примеру, сигнала поступающего с передатчика на приёмник фугаса.
Сегодня этот прибор был у Кривицкого. Саперы таскали его по маршруту по очереди, и сегодня, очередь была Егора, но в виду того, что всё-таки Егор был более опытен, чем Кривицкий, он отдал его Генке. Собственноручно. Стыдно было признаваться, но теперь Егор об этом сожалел. Жалел не потому, что поддавшись мимолётному душевному порыву, лишил себя защиты, а потому что страшно ему было не меньше, чем Кривицкому, невзирая на опыт:
«Что делать? — думал Егор. — Дело сделано… Остается уповать на бога!» — Совсем недавно, Егор заметил, что совершенно незаметно для себя перестал говорить о вещах и событиях в будущем времени; не говорил о будущем. Все слова и предложения, которые строились в его голове, имели время прошедшее, были в прошлом, или были воспоминаниями: когда-то… недавно… вчера… видел… помнишь… и только теперь, если вопрос заходил о Боге, Егор говорил о будущем: дай, Бог… остается уповать… надеяться… И даже строя предположения или отвечая на вопросы, вроде: «что завтра?», Егор не случайно начиная со слова — «утром». Мысли роем вились в голове Егора, сбивая друг друга, создавая душную тошноту.
Почти одновременно, прозвучали два взрыва. Словно один, являлся сигналом для другого. Сначала, взрыв прогремел на проспекте Жуковского, следом — на улице Хмельницкого.
В минуту эфир наполнился сообщениями о «двухсотых» и «трехсотых»; после чего оба взрыва утонули в нарастающем шквале автоматической трескотни. Долгожданный праздник наступил…
Несмотря на то, что взрывное устройство, сработавшее на улице Хмельницкого, было тактически грамотно установлено под крышу нежилого частного дома, по правой стороне, безвозвратных потерь среди личного состава удалось избежать, ограничившись двумя легкоранеными. Что же касалось подрыва фугаса, произошедшего на проспекте Жуковского, всё обстояло намного хуже. Взрыв оставил после себя большую пыльную воронку, такую же пыльную, как и клочок прилегающей к взрыву рыжей поверхности земли, посреди которого осталась мёртвая половина солдатского тела.
— «Варяг», я — «Сурок», прием! Как слышишь? — шутил Егор, сидя на кровати с понурой головой. Пытался крутить в памяти вчерашний день. Ему казалось, он заснул с одними мыслями и с ними же проснулся: «день сурка». — Я — «Сурок», прием! — снова произнес Егор.
Он прекрасно помнил, что произошло вчера, и что вчера, праздник вышел грустным. Без настроения. Все пили водку, а Егор, почему-то пил пиво. Разные субстанции состояний — разное веселье. Помнил, как накинув на плечи бушлат, вышел из палатки и писал на двери какие-то четверостишия. Все. Больше ничего.
Поднявшись с кровати, Егор открыл тумбочку и, небрежно шаря по ней, вытащил зубную щетку и тюбик зубной пасты. Намазав пасту на ворс щетки, понюхал, поднеся щетку к носу, и вышел. Повернувшись к палаточной двери лицом, прочитал:
