актов, уставных статей и общечеловеческих правил взаимоотношений.
Чечевицын не умолкал. Офицеры управления, слушавшие его, настолько были обескуражены слышимым, что просто были не в состоянии каким-либо образом реагировать на слова измученного бойца, и только изредка кто-нибудь отваживался, прервать солдата, чтобы задать какой-нибудь уточняющий вопрос:
— Бис всегда так себя вел?
— Всегда, товарищ полковник! Старший лейтенант Бис — абсолютный… абсолютный…
— Тиран?
— Нет, не тиран… То есть — да! Тиран… Садист! Он… — Чечевицын рукавом грязной граджанской куртки, подтер нос, — он не спрашивает ничьих интересов и вкусов… он, на правах грозного хозяина вершит свою политику…
— И что он так ко всем относиться? — спросил Хлебодаров. — Да… То есть — нет! Но… Любимчиков, вы про них спрашиваете, правда, ведь? Любимчиков — нет… И тех, кого бы он постоянно испытывал, тоже нет… Все только по воле его и никаких отклонений он не допускает! Он просто выводит кого-нибудь из строя, — нечаянно провинившегося, и не разбирая ничего, гвоздит его своими кулачищами… на глазах у всех! Чтобы все видели! Пока чувство мести и презрения, которое, нисколько не утихает в нем. Бис, он вообще не испытывает ни жалости, ни командирского снисхождения… Он зациклился, что завтра бой, и все делает для того, чтобы мы выжили! Даже издевается над нами, и по дороге в столовую, и из столовой; тренирует, говорит, к предстоящей смерти…
Не забыл Чечевицын и о случае, который стал для него самым осязательным, толкнувшим его совершить столь отчаянный побег. Задыхаясь от волнения и недостатка воздуха, Чечевицын поведал о «расстреле» труса.
— Как фамилия бойца? — спросил Слюнев.
— Рядовой Чечевицын, товарищ полковник!
— Да не твоя… которого расстреляли…
— А-а… не моя, значит… Это… Я сейчас вспомню… я свою-то помню, а этого… Как же фамилия?.. — Вспомнить фамилию расстрелянного сослуживца, взволнованный Чечевицын, сколько ни старался, сколько ни гримасничал, вспомнить не смог. Как и некогда Хлебодаров, хлопнувший себя ладонью по лбу, Чечевицын хлопал себя от раза к разу, пока его не остановили:
— Рассказывай, дальше…
— Три дня он лежал. Совсем не ходил. Иногда только вставал… а если вставал, то ходил как чумной. Мы его все боялись! Встанет и идет как зомби, ничего перед собой не видя… В общем, через три дня он зарядил ружьё… вывел этого… ну вы поняли… Да? И расстрелял у стены!
— Как расстрелял? На смерть?
— Да что вы, правда, смеетесь? Конечно же, нет. Ну, то есть — да! Ружьё…
— Автомат. — Грозно поправил Чечевицына совершенно незнакомый ему офицер.
— Так точно, — поправился Чечевицын, — автомат! Автомат Калашникова, 74 года выпуска, калибра 5,45 милиметров, дальность стрельбы…
— Не надо… мы сейчас не об этом говорим, — прервал солдата Слюнев.
— Да, да… Да… А о чем мы сейчас говорили, товарищ полковник? Я забыл… — совсем растерявшись, сказал солдат.
— Как старший лейтенант Бис расстреливал твоего сослуживца?
— Ах, да! Он его вывел во дворик… ну, знаете наверное, рядом с нашей палаткой, за забором… зарядил автомат и выстрелил в лоб! Все!
Офицеры молчали.
— А! — вспомнил Чечевицын, — совсем забыл! Он пулю, пулю из картошки сделал…
— Из чего? — удивленно спросил офицер, который прежде поправил Чечевицына, когда тот назвал автомат — «ружьём».
— Из картошки, товарищ подполковник…
— Из картошки?
— Так точно, — насторожился солдат. — Из сырого клубня…
— Хорошо. Что еще происходит в вашем темном царстве? — спросил начальник штаба подполковник Лизарев.
— Еще… — обрадовано произнес Чечевицын.
— Какие еще преступения совершал командир саперной роты старший лейтенант Бис? — повторил Лизарев.
Чечевицын на время задумался:
— А еще, еще… он выводит кого-нибудь… провинившегося… на минное поле. Бросает там и заставляет его оттуда выбираться! Знаете как страшно! Я как представлю, как представлю…
— Стоп! — прервал Слюнев рассказ беглого сапера.
После этих слов Слюнев и Лизарев удивленно переглянулись.
— А где у нас минные поля? — вдруг спросил Слюнев, еще не владеющего общей обстановкой Лизарева.
— А там, где пустырь… — перебивая всех, отчеканил скороговоркой Чечевицын. — Пустырь, ну же! — принуждал солдат вспомнить место предполагаемого минного поля. — Там… там всё в табличках: «Осторожно, мины!»… «Осторожно, мины!»… Где кладбище…
— У нас, нет минных полей вокруг базы, — несколько неуверенно доложил Лизарев, только принявший дела и должность начальника штаба.
— Минных полей у нас нет! — громко и уверенно сказал Стержнев. — Таблички стоят для наших солдат. Это лейтенант Бис придумал, в свое время… чтобы солдаты не ходили за пределы «базы». А так, он сам на этом пустыре подрывные работы проводит.
— А еще… — неудержался солдат, — еще он собак ест! Режет их, жарит, заставляет, есть тех, кто собак любит, как животных… Расстреливает провинившийся суточный наряд из пневматической винтовки… Говорит им: «бегите!», а потом стреляет им в спину… чаще целиться в жопу! Знаете, какие синяки остаются! Пули под кожу залазят! Еще он, за… — задыхался от новой волны возбуждения Чечевицын, — даже незначительные проступки может избить так… Он… «электорстанщиков» избил — за то, что они дозаправить забыли, проспали ночью, и электростанция заглохла… он одному — ухо сломал… Да! Он, всегда в ухо бьет!.. А другому — в живот ударил, да так… он в штаны насрал!
Кто-то из сидящих чихнул.
— Смешно вам?.. Не смешно было! — Чечевицын перевел дух, и уже растеряв прежний нервный пыл, тихо продолжил. — А меня обещал убить к концу командировки… Я из-за этого убежал… потому что испугался, а вдруг он правда… Убьет!
— За что? — спросил Хлебодаров. — Что ты такого сделал?
— Я на спецоперацию торопился, оружие в парке забыл, с патронами. А когда на «адрес» приехали… я только тогда вспомнил… Он, если что на боевом задании сделал не так… Все! Конец! — выдохнул Чечевицын и замолчал, будто из воздушного шарика выпустили весь воздух.
— Я же говорю, их проверять… инструктировать надо перед выходом. А они у нас, как партизаны, сами по утрам уходят и приходят… — возмутился неизвестный Чечевицыну подполковник. — Сами — ушли, сами — пришли… А Бис, он у нас больше всех остальных воюет! По две-три тысячи патронов списывает с каждого выхода… Уже и не знаешь, когда у него всамделешний подрыв или обстрел, а когда так… имитация!
— У товарища старшего лейтенанта, патронов много! — подтвердил беглец, но Слюнев прервал:
— С этим потом разберемся! Сейчас, другое…
— А ранения у него… что… тоже имитация? — спокойно спросил Стержнев. — Ты, Валерий Николаевич, лучше помолчите!
— А вы что, Александр Линович, засупаетесь за него?
— Я этого не сказал. Я говорю о том, что ты ни черта не знаешь, что происходит там, за воротами, а сидишь здесь и пытаешьсь филосовствовать, что правда, а что нет!
— Я извиняюсь, конечно…
