Стеклов Вова, был единственный, кто безрадостно, тихо спал. Вчерашний день для него был самый счастливый, от чего он, оседлав алкогольно-октановую машину времени, умчался в космос и сейчас был где-то в районе неяркой белесо-диффузной полосы, пересекающей звёздное небо почти по большому Кругу, выстеленной слабыми звездами и называемой — Млечный путь. Чье красивое название было связано с греческим мифом о разлившемся по небу материнском молоке богини Геры, кормившей грудью Геркулеса. Вряд ли Стеклов искал там молоко для своего Брайта, или саму богиню Геру… И то, что Стеклов был счастлив до беспамятства, это понимал даже не собаколюбивый Егор.
Этим утром, Володя был в паскудном состоянии. Он был еще пьян, и начальник штаба Лизарев отстранив его от маршрута, отправил в расположение роты. Стеклов плелся в роту вслед за бодрой собакой, понуренной головой поглядывая на Егора, вроде объясняя тому, мол, не предатель — я, но Егор в свою очередь скверно кивал тому в ответ:
«Вот собака! Иди, иди, предатель!»
Повод Вовкиного пьянства, конечно, был детский и бурный. Потому как человек на войне без радости, всё равно, что во мраке… Его же повод мог быть достоин написания отдельного рассказа, к примеру, Виталием Бианки, о друзьях наших меньших — собаках… Во время второго штурма Грозного, при массированной артиллерийской обработке города, испугавшись взрывов и разрывов мин, сорвав поводок, убежала его собака, по кличке — «Брайт», которая теперь лежала под его кроватью.
Собака, как собака… Животное. С виду ничего особенного, но это только если не желать видеть очевидного… Собака была добротная.
«Красивая собака, — отмечал Егор, поджимая губу так, что на щеках образовывались ямочки, осанка, словно у благородного лорда, гордая и величественная. Словно не собака, а кенийский лев! — Не было в ней чего-то такого мерзкого и отвратительного, что так не нравилось Егору в псинах с тощими поджарыми задами, и вонючими мордами из уголков пасти которых, свисали тоненькие ниточки слюны. Она даже под кроватью лежала так, словно охраняла не пьяного хозяина, а лежала у королевского трона, на бархатной подстилке. — Может, из-за этого Стеклов поместил ее не в вольере, а рядом, а может, от чувства глубокой привязанности и двулетней разлуки, оставил ее при себе».
К удивлению Егора, Брайт действительно оказался умнейшим чутким псом. Пока спал его хозяин, он, не покидал своего места, не бродил и не слюнявил всех входящих, не бросался ни на кого и не лаял. Казалось, он не лаял только из-за того, что хозяин отдыхал. Он тяжело и мерно дышал, лишь при приближении почуявшейся нечаянной угрозы он издавал тихое рычание, похожее на раскаты далекого грома.
Три дня назад…
Возвращаясь на базу, и проежая мимо контрольного поста милиции? 5 с Красноярскими омоновцами, сбросив скорость и плавно вписываясь в змеевидный тоннель из бетонных блоков, глядя совершенно в противоположную сторону Егор, боковым зрением заметил, как Стеклов спрыгнул с брони, на медленном ходу машины:
— Стоп! — внезапно скомандовал Егор водителю. — Стеклов, куда?!
Владимир ничего не ответил.
Завалившись на башню БТРа и не понимая, что происходит, Егор смотрел на блокпост, совершенно не видя необходимости занимать круговую оборону. И хотя такая необходимость, бесспорно, существовала, сейчас, Егору она был несвойственно чужда.
Стеклов Вова оживленно разговаривал с окружившими его омоновцами, а рядом, задрав передние лапы на ограждение из бетона, суетилась собака-овчарка.
…А потом Стеклов вернулся. Влажные глаза, на его покрасневшем лице, выдавали слёзы. Молча забравшись на броню, Стеклов отвернулся, а любопытный Егор несколько минут наблюдал за Володей, а замем уставился в проносившийся мимо Грозненский консервный завод.
Собака-овчарка, на омоновском «блоке» — был его Брайт, — поразительный результат селекции и скрещивания разновидностей гуртовых собак Центральной и Южной Германии. Но теперь, его звали — Тузик, звали намеренно, как бы в насмешку над его природной, несвойственной немецкой овчарке, тупостью. Долгие два года, омоновцы, просто не могли обучить собаку каким-либо командам, жестам или сигналам. Она не выполняла ровным счётом ничего. И только из-за породистости и внешнего лоска, собаку держали в отряде:
— Парни, давайте, я вам денег заплачу за собаку? — предлагал Стеклов.
— Ну, что ты! Какие деньги! — отвечали омоновцы. — Она у нас по службе проведена…
— Ну, давайте, я вам за Брайта, другую собаку подгоню? Минно-розыскную? — неунимался Вовка.
— Такую же дурную, как эту?
— Нет, конечно… нормальную!
— Ну, не знаем! — дурачили Стеклова омоновцы.
— Парни, с меня баран… потеряйте его… Скажите: убежал! Убили! — не сдерживался Стеклов в фантазиях.
— Ну, что ты, баран, баран… Барана, мы и так купим!
— Блин, ну, что вам надо? Достану! Только собаку верните…
— Не можем… — никак не соглашались омоновцы.
— Ребята, ну да чего же вы — бессердечные! — продолжал выть Стеклов. — Мой ребенок, с этой собакой вырос. Вы даже представить себе не можете, что с ним было, когда я без Брайта вернулся!
— Ну ты тоже — трудный такой… Забодал нас всех! — удивлялись омоновцы настойчивости Стеклова. — Она числиться у нас, по штату!
— Да я, дам вам то, что будет у вас числиться! Будьте людьми!
— Бррр… — рычали матом на Стеклова омоновцы.
