Егор злобно улыбнулся, услышав эти слова.
Люди продолжали молчать.
Он знал, что слова эти касались вчерашнего дня, касались той ужасной ситуации, нелепость которой, волей случая и даже не случая, а скорее закономерности, стала возможной. А может, в какой-то степени касались тогда же сказанных Егором слов, в отношении своих солдат. Ведь и Егор сохранял в себе уверенность, что он по-своему был прав…
В этих, аккуратно сказанных Лизаревым словах не было угрозы для Егора, не было укора, не было позерства, и Егор знал, что в меру своей тактичности и командирской грамотности, Лизарев ограничится только этим намеком, хитро поглядывая при этом на Егора.
— Если так, то с Богом! Бис — ко мне… остальные — по местам!
Солдаты даже не шелохнулись, смотрели на Егора, ждали его команды.
— По местам! — негромко скомандовал Егор, направляясь к Лизареву.
— Товарищ подполковник, старший лейтенант Бис… — Егор приложил руку к головному убору.
— Егор, — сказал Лизарев, — ты сейчас помолчи, и дай мне сказать…
Егор, беззвучно кивнул, наблюдая за тем, как грузились на бронетранспортер его солдаты. Матвейчук, пытался давать какие-то команды, вживаясь в роль будущего командира. Бертецкий, словно крупноголовый репей, качался рядом с невысоким суетным Кривицким; а Бондаренко уже сидел неподвижно на своей «коробочке», пряча подбородок в ворот куртки.
— Поверь, я тебя прекрасно понимаю, — сказал Лизарев, — сам был командиром… до комбата, между прочим! Ни один из старших офицеров, никогда не признается, что хотя бы раз бил солдата… Никогда! Это порочит офицера в самом его названии, как отца-воспитателя. Но каждый отец, когда-либо, хотя бы ладонью прикладывался к мягкому месту своего чада… Понять тебя, очень легко. Тут война, в конце концов… Я сегодня всю ночь, пытался поставить себя на твое место… думал, как вел бы себя выполняя твои задачи. Поверь, не сложно было мне это сделать, я прошел этот путь — от лейтенанта до подполковника, я, как и ты начал с командира взвода… командира 3 взвода 12 роты 454 конвойного полка, город Баку, как сейчас помню, и до… Ну, ты и сам знаешь, суть не в этом… Поставить-то себя на твое место, сейчас, я поставил, вот только страшно мне стало… Может, я с возрастом сентиментальный становлюсь, но это лучше, чем быть или притворяться черствым. Я ведь и понятия не имею, что в твоей головушке… Да и спросить постеснялся бы, хотя ты как раз в возрасте моего сына… — Лизарев положил крепкую ладонь на плечо Егора. — Я прошу тебя: недури! Возьми автомат, бронежилет… Тебе до дома осталось десять дней, верно? Вон, смена… — Лизарев, кивнул в сторону дурковато покачивающего головой Матвейчука, сидевшего на башне БТРа. — Не испытывай Бога…
— Хорошо… — ответил Егор. — Я пойду?
— Да, давай! С Богом…
Егор, в два приема заскочил на бронемашину и, не сводя глаз с Лизарева, скомандовал водителю:
— Поехали!
Пока машины, на небольшой скорости выезжали в сторону контрольно-пропускного пункта, барахтаясь в раскисших колеях, Лизарев, наискосок вышел к въездным воротам, и проезжающему мимо Егору снова крикнул:
— Возьми автомат!
Егор снова кивнул, но автомат, бронежилет и шлем, так и остались лежать на носовой части бронемашины.
Спешившись за воротами в пределах видения ночных наблюдательных постов, Егор оглянулся назад, видя, как сентиментальный Лизарев, грозно вещает ему кулаком: мол, ну чертяка, погоди!
Накануне, поздним вечером, кто-то вышел на связь от соседей, из 46 бригады. Ворчливо увязая в грязи, Егор доплелся до узла связи, запрыгнул грязными ногами в «КШМку», натянул наушники. Егор сразу узнал, по голосу: Валентин… Бунин…
— Узнал? — спросил Бунин.
— Узнал…
— У меня есть парочка выходных… — похвастался Валентин. — В гости позовешь?
— Зову, конечно… — безрадостно пригласил Егор.
— Давай, завтра… Подберешь? Я со своими дойду до вашей заставы, что на мосту. Буду там тебя ждать… хорошо?
— Отлично! Буду в районе 09:00.
— До связи! — попрощался обрадованный Бунин.
— До связи… — все также безрадостно ответил Егор и, выскочив из командирской машины, поплелся обратно в палатку роты.
С утра, все намороженное, к полудню стремительно растаяло и сочилось. На крайней заставе Султаева, на мосточке, рядом с поселком Алхан-Чуртский, Егора ждал лейтенант Бунин, бывший командир взвода саперной роты. Он перевелся в 46 бригаду, командиром инженерно-саперного взвода. Будучи выпускником кинологического училища, ему не нашлось в бригаде места, из-за чего он попал в саперы. Худощавый, светло-русый, с прямой нависающей на глаза челкой, он был ретив и резок, как все молодые, жаждущие открывшихся, но неизвестных перспектив, выпускники военных училищ.
Егор смотрел на Валентина тусклыми глазами радости, думая:
«Вероятно, я когда-то, тоже был таким…»
Сейчас, Егор смотрел на жизнь несколько иначе, и потому бунинская ретивость, с которой тот позиционировал себя, казалась Егору напыщенной и ненужной:
«Для меня… — думал Егор, — ангела с уже надломленными крыльями, Бунин — как белый, выдранный, глупый пух!»
Но всё равно, Егор был рад его видеть, потому что Бунин был в доску свой… Родной… Ротный.
Погрузившись на бронетранспортёр, Валентин достал видеокамеру.
— А мы щас куда? — спросил он. — Хочу поснимать твой маршрут на киноплёнку, получится?
— А чего ж… конечно, получиться! Я могу и без маршрута тебя прокатить, знаю здесь много злачных мест! — Сквозь ветер прокричал Егор.
Пожалуй, такого маршрута как у Егора, ни у кого не было — весь Грозный, вдоль и поперек, — самые опасные улицы. К тому же хорошо ориентируясь в городе, Егор действительно мог показать и то, что было за пределами маршрутов разведки.
Валентин залез на хвост бронетранспортера, выбирая режиссёрский ракурс съемки. Разведчики тронулись:
— «Камера, мотор!»…
Доехав до «девятки», так называли заставу? 9 капитана Пашина, саперы спешились. Ромка стоял внутри, на башне бронетранспортера, возвышаясь над забором опорного пункта. Стоял в тельняшке и камуфлированных брюках, с руками в карманах. Он не проявлял ни радости, ни веселья, от того, что видел «своих», но в его положении тела чувствовались уныние и тоска, и бессмысленное бесстрашие, с которым он вот так стоял, — не защищенный и нагой. Казалось, даже с расстояния, Егор видел его нахмуренные сбритые брови. Видел, как склонив голову, прикуривает размятую пальцами сигарету, трижды чиркая зажигалкой. Он курил, выдыхая дым, пытаясь носом втянуть запах выдыхаемого дыма обратно.
Иногда, бригадные войсковые разведчики уходили в засады с его заставы. Дожидались темноты, когда даже в свете горящих газовых факелов у домов люди не отбрасывали теней, и уходили в ночь. Пашин всегда дожидался этого времени вместе с разведчиками. Вот так вот, тихо сидел и ждал времени выхода. Так же по команде поднимался, как будто бы собираясь, снаряжаясь, доходил до ворот, и даже выходил за них, как будто ему был ненавистен этот форпост. И, не прощаясь, заходил обратно, клацая огромным неуклюжим засовом заставных ворот.
Много раз, Егору казалось, что в глубине души Пашин жалеет, что он не разведчик, и что так безвылазно прозябает на опорном пункте. Но Пашин никогда об этом никому не говорил.
Егор, завидев Пашина, вдруг вспомнив, как их накануне обстреляли с гранатомётов, с улицы
