«Здоровье», близ Грозного.
Началось «танковое сражение» командира 160-го танкового полка полковника Юрия Буданова с Уголовным кодексом, обвиняемого в зверском убийстве чеченской девушки из селения Танги-Чу.
Журналистка «Новой газеты» Анна Политковская, выдала сенсационное сообщение о существовании на территориях воинских частей фильтрационных лагерей для чеченцев и в частности в расположении 45- го воздушно-десантного и 119-го парашютно-десантного полков Минобороны близ чеченского селения Хатуни.
Проверкой скандальных фактов занималась не только Генпрокуратура России, затребованная комиссаром Евросоюза по правам человека Альваром Хиль-Роблесом, находящегося с визитом в Чечне, но и специальный представитель президента России по соблюдению прав человека в Чечне, и представитель прокуратуры Чечни. Ям и зинданов не нашли.
Непонятно было, что журналистка называла «огромными ямами для чеченцев», не то окопы для бронетехники, не то солдатские блиндажи и врытые в землю палатки? Потому как на территории полка были обнаружены только фортификационные сооружения. Но интересен был и сам визит высокопоставленных чиновников до рядовых солдат и офицеров, не так часто бывающих близко к людям в мирной жизни, не то, что на войне:
— Ну, где у вас тут ямы для чеченцев? Показывайте! — хмурил брови спецпредставитель.
— Да мы сами тут, как в яме… — сетовал командир полка, показывая стылые и неуютные армейские палатки и блиндажи, от земляных стен и полов, которых дышало холодом. — Бытовые условия, пожалуйста, на лицо, — продолжал командир полка. — Солдат приходится кормить одной холодной тушенкой. Постоянно находимся под обстрелами боевиков… Одним словом, и так несладко, а тут еще напраслину возводят!
— Да, непорядок! Люди, боевую задачу выполняют, а к ним такое отношение… — понимающе кивал головой господин Каламанов, и обещал военным сделать все от него зависящее, чтобы облегчить их существование в Чечне…
Правильно сказал Каламанов, думал Егор: «Существование!» Но Егору было не до этих сенсационных открытий и скандалов, и расследований. Он и сам был в этом круге, как могло не представиться несведущему глазу, — в самом центре войны.
Оперативная обстановка в Грозном оставалась сложной, и на протяжении этих томительных почти трех месяце число подрывов, конечно же, в большей степени саперов, увеличивалось с арифметической прогрессией, достигая колоссальных результатов. В связи с тем, что минная война продолжалась, беспрестанно разрабатывались тактические и технические возможности саперных подразделений в сфере тактики противодействия незаконным формированиям. Но как всегда, несмотря на стремление двигаться впереди планеты всей, войска на один шаг, да отставали от постоянно совершенствующихся в области подрывного дела боевиков. И все-таки применение отдельных антидиверсионных мероприятий создавало положительную динамику, отчего боевики не всегда имея возможность, наверняка, поразить групповую цель, не упускали возможности уничтожения одиночной.
Разведывательные и специальные подразделения выполняли задачи повышенной сложности, по выявлению и уничтожению партизанских диверсионных групп работающих в городе и его окрестностях. Стоило отметить, что все же, несмотря на уже сложившийся визуализированный образ врага, захваченные в плен «партизаны» оказывались едва ли совершеннолетними подростками, ожесточенными и отчаянно враждебными. К тому же «пленные», независимо от того, являлись они таковыми в действительности или нет, и которые оказывались в руках спецназовцев, уже, и однозначно становились безвестными боевиками. Оперативный штаб бригады занимался анализом складывающейся обстановки, планированием, подготовкой и всесторонним обеспечением деятельности подразделений, выполнением поставленных перед бригадой задач. Но в глазах Егора, их деятельность выглядела совсем иначе…
В штабе особой бригады, по случаю длительного пребывания людей на войне, усталость и враждебность достигла своего наивысшего состояния, и стремилась ко всему, что могло хоть каким образом, привести к выпусканию пара.
Глядя на «мышиную» войну штаба, Егор сравнивал ее с венерической болезнью, где один носитель страшного вируса инфицировал другого, в котором, посредством мутации и последующего изменения гена, протекание болезни только усиливалось, и очередная ее передача следующему резиденту, носила еще больший вред и еще более страшную симптоматику заболевания. Штабные интриганы, походили на дряхлых старушонок, сидящих сутуло на скамейках, кто спиною друг к другу, кто лицом, и остатками своего больного зрения и расшатанной моторики конечностей вязали на спицах цветные шерстяные носочки- сплетни.
Утомительные боевые подвиги, которые побольшому счету совершало небольшое число подразделений, и которые к тому же сложно было назвать победами, уже не возбуждали умы штабистов, что в противность природе, занимались лишь тем, что копили холестерин и медвежий «сорокаградусный» запас.
«Пора было омолодить состав оперативного штаба, пора…» — и говорилось это не к тому, что «молодить» в плане возраста, а говорилось в первую очередь, в плане освежения кадров управления. И это чудо свершилось!
К исходу двадцать седьмых суток февраля месяца, стройная колонна бронетехники и бронированных камазов, преодолев «сумасшедшее» расстояние от Ханкалы до Грозного, ввезла на территорию базы очередную людскую смену. Вместе с которой, как в новогоднюю ночь, ворвалось в сознание людей ничтожное пьянство и веселье, в предвкушении скорого отъезда одних, и напряженного существования других.
Ранним утром, первого марта, что являлось восемьдесят третьим днем командировки, который старлей Бис называл именно как — «восемьдесят третий день войны», началась стажировка смены, приехавшей накануне. На смену Егору приехал старший лейтенант Матвейчук Леха, на смену Кривицкому — прапорщик Олег Бертецкий. Всё как положено: офицерский маршрут — офицеру, маршрут прапорщика — прапорщику.
Матвейчук, приехавший Бису на смену, тоже был командиром взвода саперной роты. С Егором они оказались выпускниками одного военного училища, разных лет, но близкими друзьями с Егором не были. Иногда, так случается, что служивые люди, с одного подразделении могут быть друг другу чужими, что происходит, наверное, в силу различных обстоятельств: не схожести характеров, разнородности интересов, наличие внутренних конфликтов; нездоровый карьеризм одних, ущемляющий интересы других.
На войне, тоже все немного иначе. Где-то, что-то незамечается, стираются острые углы и грани, сглаживается прошлые противоречия, на что-то закрываются глаз, а что-то, напротив, торчит в глазу поленом. Но так бывает редко. Перед лицом смерти все мы, люди, становимся равными, и потому, бывают лишними перегибы и преломления в человеческих отношениях. На войне, люди становятся друг другу роднее. Что-то похожее происходит и с субординацией. И те взаимоотношения, что строились на строгих, уставных принципах — «начальники и подчиненные», «старшие и младшие», и заключались в беспрекословном подчинении и недопустимом обсуждении командирских приказов, становились мягче, принимая форму просьб и пожеланий: мол, давай, братoк… или сынок, надо сделать; что безусловно, не в коем случае, не отражалось на принципе единоначалия, правом которого обладал старший командир, по отношению к младшим, подчиненным, если конечно, не допускалось старшим начальником какого-либо искажения собственного права и желаний.
И все же, отношения Егора и Алексея можно было назвать дружескими, не смотря на то, что все-таки зиждилась их дружба в большей степени на учебе в одном военном училище, которое Матвейчук окончил годом раньше.
Олег Бертецкий, сменщик Кривицкого, был хорошим технарем — начальником водометного расчета, и сапером был по случаю… Самоучкой, которого заставила сама жизнь… Так сложилось, что Бертецкий стал заниматься саперным делом, еще в первую войну. И по своей лихой глупости подорвался на своем же минном поле. Отпахав срок командировки, встретил смену, что так долго ждал, а за торжественным застольем придумали ритуал, которым традиционно будет подвергнут убывающий с войны герой: сменяющийся, должен был пробежать через свое минное поле туда, и обратно. Ритуал придумали и тут же,
