местах была разодрана. Свежие раны темнели черными воронками и рвами. Мелькали разрушенные, полусожженные села и деревни.
Нам больше ничто не угрожало. Впереди — Москва, которую враг уже не беспокоил воздушными налетами. Зенитчики и ночные ястребки-перехватчики по-прежнему охраняли подмосковное небо. Но это уже делалось только «на всякий случай». Врагу было не до налетов на Москву. На некоторых участках фронта он отползал на запад, оставляя бесчисленные ряды могил с крестами, накрытыми касками.
Москва с каждой минутой приближалась. И по мере того как встреча с ней становилась все ближе и реальнее, наше волнение нарастало. Самолет приземлился на Щелковском аэродроме, а нас ожидали на другом. Но какое это могло иметь значение, когда под нами была родная подмосковная земля. Широкое поле аэродрома мигало разноцветными сигнальными огнями. На расчищенных стартовых дорожках еще взлетали и опускались тяжело-груженные машины. Туда они везли взрывчатку, оттуда раненых людей. Одно для разрушения и смерти, другое для восстановления и жизни.
Вот они, две стороны одного процесса, имя которому — ВОЙНА.
«Странное время, — подумал я, глядя на раненых бойцов. — Пожалуй, они, потерявшие столько крови, счастливее того, кто отсиделся на задворках, за спиной других, и сохранил себя». До Москвы добирались на автобусе вместе с ранеными. У нас на руках не было никаких документов. А нам еще нужно было добираться до своей квартиры.
Начинался рассвет. Ночь мы не спали, и спать не хотелось. Шутка ли, — ужинали за шестьсот километров за линией фронта, а завтракать собирались в Москве, где можно будет по-настоящему умыться и спокойно сесть за стол в домашней обстановке, в кругу родных и знакомых! Здесь жизнь и напряженный труд людей надежно охранялись. И хотя враг был еще недалеко — в Гжатске и Ржеве, москвичи чувствовали себя спокойно.
Часть четвертая
Всем народом
1. Снова на запад
Плакаты на стенах домов. Требовательный, острый взгляд на мужественном лице женщины и лозунг: «Родина-мать зовет!»
Москва по-новому пленила меня своим суровым обликом. Я всматривался в каменные складки ее улиц, ища то, чем она жила и боролась, что обеспечило ей стойкость, упорство и неприступность. Я видел надолбы и ежи на окраинах, переулки, перегороженные (Баррикадами, мешки с песком, громоздившиеся вдоль баррикад и закрывавшие высокие витрины магазинов. Я видел людей разных профессий, работающих на заводах и в штабах, видел суровые лица москвичек — старых и молодых. Всюду одно — стремление к победе.
Лозунги партии на стенах и в газетах, запросы, замыслы людей казались слитыми воедино и устремленными, как таран, против фашистских оккупантов. Москва была та и не та, что раньше, когда я покидал ее. Она была менее нарядна, но словно возмужала. И люди стали суровее, спокойнее, проще. Город жил напряженной прифронтовой жизнью. Враг все еще стоял неподалеку, в Гжатске, но лицо города было уверенным и твердым, — лицо первой европейской столицы, не сдавшейся врагу.
В Москву вернулся я с передовых позиций. Многое сделано, испытано, преодолено ценой огромных напряжений. У меня за плечами тысячи пройденных Километров по тылам врага, в памяти незабвенная первая военная зима с ночами у костров под открытым небом.
У москвичей остались позади незабываемые октябрь и ноябрь первой военной осени, работа по три смены у станков, короткий отдых в цехе, скудный завтрак.
И то, что я, еще несколько дней тому назад скрывавшийся в дремучих лесах фашистского тыла, мог смотреть в гордые лица москвичей, волновало и радовало меня.
Первые две недели в Москве пролетели быстро: встреча с близкими и друзьями, награждение в Кремле да просто сама ходьба по московским улицам, с их потоками людей и машин, — все это было для меня волнующим и приятным. Ощущение радостной неожиданности приходило ко мне с той минуты, когда я открывал глаза и видел себя в семье, в стенах гостиницы, когда шум родного города, приглушенный зимними рамами, достигал моего сознания. Я думал о том, что меня ожидает дальше: свежий номер «Правды», известия о новых продвижениях Красной Армии и даже разговор в метро или в трамвае — все наводило на мысль о том, что враг силен и многое еще надо сделать для того, чтобы ты был счастлив. Москва, сражаясь, строилась. Метростроевцы возвели новую станцию метро. Мы ездили с Машей смотреть эту станцию и в волнении стояли перед обликом того, кто уверенно вел страну к победе. Вернулись домой, исполненные радостной благодарности, и в тот же день я узнал, что Иван Сергеевич Соломонов, которого я считал погибшим, жив. Не найдя нас, он вышел к Щербине. Мне казалось почти чудом, что Соломонов уцелел, ведь я уже привык к мысли, что никогда больше его не увижу.
Через пятнадцать дней был закончен и сдан отчет о работе в тылу врага. Я спросил: что же дальше? Мне ответили: «Отдыхай. Ты поработал не плохо и теперь имеешь право отдохнуть. Месяц-другой… а там будет видно…» Я уже видел себя на работе в аппарате. Это никак не отвечало моим настроениям.
И я твердо решил отложить свой отпуск до конца войны. Воздух Москвы был полон предчувствиями победы, и я не мог просто сидеть и ждать, я должен был бороться с врагом, чтобы ускорить ее приход и встретить в рядах передовой колонны.
Однако и на этот раз пришлось потратить немало усилий и времени, прежде чем я получил определенное назначение. Были всевозможные предложения и варианты, среди них — предложение вернуться в свое соединение, теперь носившее мое имя. Но это предложение я отклонил: мой заместитель, товарищ Черный, прекрасно освоился с диверсионной работой, умело руководил отрядами, и не было никакого смысла менять это руководство. А вот группа Топкина, в Брестской области, все еще оставалась без командира. По имевшимся в Москве сведениям, она неплохо действовала, но она обросла тысячами местных партизан, и управление этими тысячами было не легким — время от времени оттуда поступали тревожные сигналы.
В Брестской области еще летом 1942 года возникло несколько крупных партизанских отрядов. Большинство их базировалось в лесах Ружанской пущи и так называемых «Волчьих норах». Отряды имени Щорса, имени Калинина, «Советская Беларусь» и многие другие сформировались здесь главным образом из окруженцев и бежавших из фашистского плена бывших бойцов и командиров Красной Армии. Руководство отрядами до приземления группы Топкина осуществляли Иосиф Павлович Урбанович и Иван Иванович Жижко, оставленные ЦК КП(б) Белоруссии на подпольную работу в тылу у гитлеровцев. Урбанович и Жижко создали подпольный антифашистский комитет, который первое время и руководил партизанским движением. Оба эти товарища не имели достаточного опыта партийной работы, не служили в армии, а главное — не имели регулярной связи с ЦК КП(б) Белоруссии и Центральным штабом партизанского Движения. Поэтому им не под силу было навести порядок и дисциплину в отрядах, преодолеть партизанщину и распущенность. И даже созданный ими антифашистский комитет, занимающийся в основном массовой и пропагандистской работой, не мог наладить военное руководство.
В сентябре 1942 года в Брестской области была выброшена десантная группа капитана Топкина, о котором я уже говорил выше. Группа имела радиостанцию. Войдя в сношение с этой группой, Урбанович и Жижко получили возможность установить связь с Москвой. Капитан Топкин, старший политрук Цветков и старший лейтенант Алексейчик охотно приняли предложение Урбановича и общими силами стали наводить порядок среди отрядов, стихийно образовавшихся в Брестской области.
Москвичам удалось переключить часть отрядов на подрыв вражеских эшелонов и организацию диверсий на шоссе против автоколонн противника, но навести дисциплину и сделать эти отряды полностью боеспособными товарищам не удалось. Урбановичу и Топкину предоставилась возможность также
