организовать вывозку авиабомб со склада, оставшегося невзорванным при отходе советских войск. С этого склада было вывезено около сотни подвод тяжелых снарядов. Выплавленный путем кипячения авиабомб в воде тол прекрасно взрывался при добавлении небольшого количества обыкновенного прессованного тола.
У товарищей создалась, таким образом, возможность запастись взрывчаткой на подрыв большого количества вражеских эшелонов. Но недисциплинированность в отрядах помешала осуществить это важнейшее мероприятие в широких масштабах. Благоприятный момент для добычи взрывчатки был упущен, и гитлеровцы вывезли авиабомбы в более надежное место. Да и добытая уже взрывчатка не была рационально использована. В отряде «Советская Беларусь» находились лихачи, которые закладывали для подрыва одного фашистского эшелона не одну сотню килограммов тола. Паровоз в таких случаях разрывало на куски, но разрушения в эшелонах мало чем отличались от тех, которые давал взрыв трех-пяти килограммов тола.
Это ненужное ухарство было выгодно только врагу. Но чтобы бороться за настоящую воинскую дисциплину, надо было иметь авторитет, крепкую руку и твердый характер.
Мне казалось, что именно в Брестской области я смог бы с пользой для общего дела применить весь свой опыт, и я предложил себя в качестве командира группы Топкина. Это предложение было принято. Перед вылетом я побывал в ЦК ВКП(б) и у секретаря ЦК КП(б) Белоруссии товарища Пономаренко. Полученные мною руководящие указания содержали в себе ясную политическую установку на организацию всенародной войны против фашистских оккупантов.
Мои спутники, Александр Шлыков и Лаврен Бриль, успевшие уже навестить всех своих родных и многих знакомых, начали помогать мне в подготовке к новому вылету, выписывать и получать со складов все необходимое. Приходилось очень торопиться. Ночи становились все короче, и мы рисковали застрять в Москве до августа. Я нетерпеливо считал дни и часы, а вылет все оттягивался из-за непогоды.
21 мая, наконец, нас вызвали на аэродром.
Какая огромная разница между первым моим полетом в фашистский тыл и этим! Теперь вся обстановка подмосковного аэродрома создавала уверенность в успехе. В воздухе, на бетонированных дорожках и на зеленом поле аэродрома было множество машин — от маленьких, юрких истребителей и до тяжелых многомоторных бомбовозов и крупных транспортных кораблей. Вся эта двигавшаяся в разных направлениях масса самолетов подчинялась железной дисциплине и строжайшему распорядку. И все же мысль, сумеет ли летчик вывести самолет к цели, меня по старой памяти тревожила.
Слишком короткая, почти светлая майская ночь делала наш вылет весьма ответственным. На обратном пути наш самолет должен был приземлиться на партизанском аэродроме где-то вблизи Сарн и там дожидаться следующей ночи. Однако на случай невозможности посадки был взят почти двойной запас бензина и до минимума сокращена полезная нагрузка. Наш «ЛИ-2», поднимавший свыше тридцати человек, взял всего четверых и один грузовой мешок. Самолет взлетел с таким расчетом, чтобы с наступлением сумерек пересечь линию фронта.
Было еще светло. Под нами проплывала территория, где побывал враг, и печальная земля открывала свои раны: спаленные, разрушенные деревни, провалы окопов и траншей. Вид искалеченной земли злобой и ненавистью переполнял сердце.
Мы проходили над линией фронта в прозрачных сумерках. Луч вражеского прожектора лизнул правую плоскость самолета. Летчик сделал горку, и пучки лучей пересеклись где-то над нами. Как лезвия гигантских мечей, они рассекали небо в различных направлениях, то в непосредственной близости от машины, то вдали от нее. Из нескольких точек заговорили зенитные пулеметы, но они стреляли, очевидно, по звуку моторов, и вскоре светящиеся струи трассирующих пуль погасли где-то за нами. Самолет шел теперь над территорией, занятой противником. По зигзагообразным путям, проложенным вдоль линии окопов, бегали маленькие черные коробки автомашин с тонкими усиками лучей, пробивавшихся из заэкранированных фар. Через каждые сто, сто пятьдесят метров машины приостанавливались. Очевидно, они развозили по окопам продукты питания и боеприпасы. Их было отлично видно с самолета, и я подумал: «Спустить бы на них тысячу фугасок!» Наш стрелок-радист товарищ Агеев легко вращал над нами свое ловкое, плотно сбитое тело. Он со своим единственным крупнокалиберным пулеметом зорко стерег воздух. Еще на аэродроме я заметил на фюзеляже нашего самолета звездочку, означавшую, что наш мирный транспортный корабль сбил вражеский самолет.
Темнота майской ночи наступает очень медленно, особенно на подмосковных широтах, но мы удалялись на юго-запад, и ночь словно отступала перед нами. Наконец все-таки стемнело. Начиналась болтанка. Справа позади остался Гомель. Мои бойцы и радист спали на запасных бензобаках. Мысленно я представил себе огромную площадь Пинских болот, над которой мы пролетали, и мне мучительно захотелось увидеть с высоты самолета озеро Червонное — так, как хочется увидеть родные места после долгой разлуки. Но туман застлал землю, и лишь изредка прорывались сквозь мутную его пелену темные массивы елового леса, проплывавшего в двух сотнях метров под плоскостями. Стянутый лямками парашюта, я перегибался к окну, напряженно вглядываясь в густеющий сумрак. От напряжения у меня мелькало в глазах, кружилась и разбаливалась голова. Внезапно мне стало так нехорошо, что я лишь огромным усилием воли сохранил сознание.
Пилот сказал: «До цели осталось пятнадцать минут». Надо было найти силы, чтобы встать, подготовиться, подойти к двери и прыгнуть. Я сидел прямо по ходу самолета с закрытыми глазами, не будучи в состоянии вымолвить слово.
Раздалось ожидаемое: «Цель!» С трудом я поднялся на ноги и пошел к двери, держась за обшивку фюзеляжа. На мгновение перед глазами на вздыбившейся земле мелькнули костры, но рассмотреть, какая фигура ими была обозначена, я не был в состоянии. Ко мне жался Лаврен, он ни разу еще не прыгал с парашютом и теперь, видимо, боялся. Я молча отстранил его рукой.
«Пошел!» — и я рванулся в воздух, едва помня, что и как я делаю. Стропы дернули и натянулись. Ко мне сразу вернулись силы, исчезли головокружение и дурнота. Ветром меня относило на небольшой лесок. Я решил было скользить в направлении знакомой по приказу фигуры костров — буквы П и точки, — но было уже поздно, ноги мои ощутили ветви сосны, а через секунду меня слегка дернуло вверх, купол парашюта аккуратно покрыл верхушку дерева, и я повис на стропах у самой земли. Бойцы и груз приземлились так же благополучно. От костров к нам бежали люди.
Обрезав стропы парашюта и взяв автомат наизготовку, я стал обходить костры кустарником. За чертой освещенного пламенем костров пространства беспорядочно суетились в темноте люди.
— Да где ж он делся? Парашют-то, вон он висит!
— Ванька, беги к Василь Василичу!
— Да нету его тута!
— Беги, так твою!..
— Петька, ищи его в кустах, должно, туда побег!
Я подошел к подводе, стоявшей под деревом. Коротко привязанная лошадь дергала повод, стараясь дотянуться до куста сочной травы, росшего между корней. Какой-то парень с винтовкой на ремне с размаху налетел на меня из темноты.
— Ты чего тут?.. Хоронишься? Давай сюда мешок! — и он ухватился за мой рюкзак.
— Руки убери! Ну! — Я отстранился. — Ты кто такой?
— Да мы от Василь Василича, за вами.
— Кто это, Василь Васильич?
— Известно, командир наш, товарищ Алексейчик.
Мы столковались с этим и еще с двумя партизанами, подбежавшими к нам, — посланцами Алексейчика.
Подошел и сам старший лейтенант. Кто-то признал меня и назвал Батей, я предупредил, что прилетел к ним как полковник Льдов; все остальное должно соблюдаться в тайне.
Среднего роста и крепкого телосложения человек, с крупными чертами лица, представился мне как заместитель выбывшего капитана Топкина. Мы лично не встречались, но Алексейчик знал обо мне по рассказам своих людей, которые со мной виделись, когда сопровождали к нам на базу раненого капитана для отправки в Москву. Алексейчик прибыл в район местечка Ружаны для приемки самолета. На встречу и охрану места выброски были использованы базировавшиеся поблизости партизанские отряды.
