Булгакову. Может, давно искала, кому ее втюхать, может, потому, что он, как и Лира, был из Киева. У Булгакова тут же попер роман. — Надо было отдать Даше должное — она впрямь излагала все быстро и бойко. — И чем больше он пер, тем ближе был конец, он это понимал. Но он принес в жертву себя и написал по-настоящему землепотрясную штуку — заметь, я не спорю, «Мастер и Маргарита» — прикольная вещь. В данном контексте я даже готова признать, что революция — это трамвай, — щедро погладила она Машину версию. — И единственное, чего мы пока не знаем: кому Булгаков, умирая, отдал Лиру? Но если мы это узнаем, нам не придется ничего Отменять! Лира ж не дарит человеку талант, она помогает реализовать его… Она вытянет обратно мой голос! Она вытащит из нас силу Киевиц, о которой все только говорят. Мы всех победим! Всех соперников на музыкальном фестивале. — Чуб вдруг заговорила шифром.
Ее глаза намекали, голос требовал, напирал.
Она смирилась с потерей Интернета, кино, телевидения!
Но мама…
Мама, которую она ни разу не вспомнила, живая, родная, единственная мама, с которой она пришла попрощаться навсегда, оказалась слишком огромной жертвой.
— Ну, думай быстрей, — пришпорила подругу Землепотрясная, — кому Булгаков отдал ее? Жене? Той, что «голгофу» ему искала.
— Нет, Елена Булгакова жила долго, — перешла на шифр Ковалева. — И все ее родные тоже. Булгаков любил ее, она была его самой большой любовью, он написал с нее Маргариту. Зачем бы он стал ее искушать?
— Тогда кому? — Чуб желала знать это немедленно!
— Я не знаю, — сказала Маша. — Не знаю.
— Тогда зачем во-още книжки читать? Все равно ничего не знаешь, — в отчаянии хлюпнула Даша.
Она импульсивно обняла мать. Прижалась, уткнулась носом в ее плечо.
Она прощалась.
— Что с тобой, мышоночек? — ласково погладила ее по голове Вероника.
— Я правда не знаю, — извинительно проплакала Маша. — Прости.
— Не знаю, поможет ли это вам, — сказала Вероника, — но, умирая Михаил Булгаков повторял одну и ту же фразу: «Чтоб знали, чтоб знали…»
В 13.00 по настоящему, опираясь на безмолвного Мира, Маша зашла в круглую комнату Башни на Яр Валу и сказала себе: «Я здесь последний раз».
Разбитая Катей бледно-синяя ваза стояла на столе как ни в чем не бывало — целая, невредимая. Разбросанные книги, альбомы, гипсовые тарелки — вернулись на место. Башня Киевиц не признавала существования смерти, так же, как тело Киевиц не признавало разрушения.
Рыжая Пуф спала на диване. Черный кот, исчезнувший после прихода Акнир, по всей видимости, так и не объявлялся.
— Здравствуйте, хозяйка, — вежливо приветствовала Машу белая кошка. — Передозировка? — киса обстоятельно понюхала Машину ногу. — «Рать»? Перерасход сил. Тело умнее вас… Будь вы обычной слепой, вы бы были в могиле.
— Да, спасибо, Белладонна. Я уже выздоравливаю.
— На это уйдет месяца два, — заметила кошка. — Месяцы немочи. Плохо.
— Чего уж хорошего.
Мир отдал Маше костыль.
Белладонна задумчиво почесалась:
— При крайней необходимости читайте заговор «Мига». Тело воскреснет. Но не больше трех раз. Еще немного, и вы…
Киевица взглянула на Весы в руках Великой Марины.
Перекладина, соединяющая правую и левую чаши, была почти горизонтальной.
«Еще немного…» — говорил ей Город.
Маше стало грустно.
— Я пришла попрощаться, — сказала она Белладонне.
— Мне не за что вас прощать, — ответила кошачья блондинка.
— Я хотела сказать «до свиданья», — пояснила Маша.
— Я буду ждать свидания с вами, — сказала кошка.
— Я имела в виду, что ухожу навсегда. — Ковалева не смогла вспомнить ни одного иного прощального слова, кроме «пока».
Но и «пока» подразумевало небольшой временной промежуток: «Пока меня не будет». Странно, великий, могучий, богатый русский язык не изобрел ни словца для окончательного расставания — точно не желал признавать факт его существования.
Маша прохромала к бюро, упала в кресло, открыла фигурные застежки темной Книги. Погладила пергамент страниц.
Книга Киевиц распахнулась на длинной главе с веселым названием «Отсушки». Когда-то давно Ковалева собиралась поискать ее. Но сначала не было времени, а после — необходимости.
Мира не нужно отвораживать. Они все изменят. Не родившаяся Даша не подсунет ему Присуху, машина не родившейся Кати не собьет его.
— Мир, — сказала студентка.
— Я здесь.
«Он всегда здесь… Но так надо».
— Мир, нам надо попрощаться.
Он промолчал. Она говорила это не в первый раз.
— Мир, я понимаю, тебе кажется, ты не можешь жить без меня. Но завтра ты просто не будешь знать, что я когда-то жила.
— Это не совсем так, моя Ясная Пани. — Белладонна вспрыгнула ей на колени. — Вам следует знать, так станется, только если он останется здесь.
— Где?
— В настоящем, — муркнула белоснежная муфтий. — Есть закон: об изменениях знает лишь та, кому позволено менять Прошлое. Лишь Киевица. Прочие знают лишь то, что есть, и думают, будто так было всегда. Все… Кроме тех, кто был в Прошлом в час изменений. Вам ясна моя мысль?
— Подожди, — нахмурилась Маша, обнаружившая новую заковыку в законах. — То есть ты, например, не будешь знать об изменениях. Но если мы возьмем тебя в 1911 год, вернувшись сюда…
— Я замечу, что мир изменился. Он стал иным. Но речь не обо мне, — Белладонна притихла, позволяя хозяйке погладить себя, и прибавила: — Речь о нем. Вы не можете оставить его в нашем времени.
— Почему?
— Потому что он не может без вас.
— А если я прикажу ему уйти? — спросила Маша.
— Он отойдет на сотню саженей. Но не на сотню лет. Он живет вами, неспособен жить без вас, и это не фигура речи. Он исчезнет только тогда, когда исчезнете вы.
— Не понимаю, — смутилась анти-революционерка. — Если мы все отменим, Мир не погибнет.
— Не погибнет.
— Он будет жить здесь.
— Он будет жить здесь. А этот останется мертв. Там, с вами. — Кошка перебралась с коленей на бюро и посмотрела на хозяйку сверху.
— Но как такое возможно?
— А как возможно, что, не родившись тут, вы останетесь живы там? — задала риторический вопрос Белладонна. — Также! И он останется там навсегда, вне зависимости от того, что будет тут.
— Но должен быть способ! — Еще-Киевица развернулась к Книге. Да.
Способ был.
Он лежал на белой странице. Черный способ:
