— Нет времени на намеки, — рявкнула Катя. — Что за ситуация?! Быстро, внятно, конкретно. — Дображанская взглянула на часы.
— Ночью на четвертой Лысой Горе прошел Великий обряд. Ведьмы передали Акнир свою силу, — конкретизировал бледноглазый.
— Мы знаем, — откликнулась Даша из дальнего кресла.
— Их силами Акнир смогла разрушить три здания. — Демон повернулся к Чуб.
И всю ту недолгую четверть секунды, пока Дашин — рыжий, зеленоглазый, некрасивый, но упрямо любимый ею — Ян взирал на нее, влюбленная пыжилась, пытаясь родить какую-нибудь землепотрясную фразу.
И дать понять ему:
Она — не такая, как Катя!
Она — не хуже, чем Маша!
Она забыла про голос и болеет за Город!
Но фраза не родилась…
А рыжеволосый, равнодушный, не знающий о Дашиных душевных преобразованиях Демон опять обрабатывал Катю:
— Благодаря силе киевских ведьм Акнир рассчитывает выиграть бой, что бы вы ни придумали, дабы ее победить. Благодаря нарушенному вами запрету рассчитывает призвать Суд послезавтра, что бы вы ни придумали, дабы его оттянуть. После обряда воскрешенья ни важное дело, ни ведьмацкая кровь вам не помогут… Тот, кто нарушил Великий запрет, — подсуден!
— Все сказал? — спросила Катя, пронзая блондина яростно-презрительной темнотой карих глаз. — Вы все все сказали? — окатила она леденящею ненавистью комнату Башни. — Я все поняла! Не вздумайте повторять второй раз — я не идиотка. Теперь слушайте меня, очень внимательно. Это касается всех. Я потратила жизнь, чтоб построить свой бизнес, чтоб не зависеть ни от кого, чтобы делать то, что хочу. Я построила каждый свой супермаркет, считай, своими руками. Мои маркеты — лучшие в Киеве! И сейчас мы едем и воскрешаем их. Это решено. И безоговорочно. Я верну свою жизнь. Ту, что вы у меня отобрали! Если после этого я не смогу быть Киевицей, так тому быть. Я знать не желаю про ваши глупые правила. Про вас! Мы прощаемся, и я живу, как жила. Я отказываюсь быть Киевицей. Такова моя жертва.
Маша охнула.
Чуб громко ойкнула.
За 13 часов холодной войны обе успели произнести нечто подобное:
«Я не уверена, что хочу быть Киевицей… Тут как-то сразу все наложилось. И то, что я из дому ушла, и то, что мы не можем в церковь войти. Я мимо Владимирского собора сегодня шла, меня как ударили!» — сказала студентка, понимавшая лучше иных, о чем глаголет им Катя.
За право владеть этим Городом у нее, как и у старшей из Трех Киевиц, отобрали всю ее жизнь — ее любовь, ее «я»!
«Я — певица! Певица, а не Киевица! В гробу я видела всех киевских ведьм и их дурноватый Суд. Думаешь, я так мечтаю по ночам на звезды таращиться? Я могу сама стать „звездой“!» — прокричала выпускница Глиэра, для которой жить и петь + прославиться были понятиями-синонимами.
Но, оказалось, говорить и слышать — не одно и то же!
Особенно, коли услышанное сказано Катей — Катей, держащей в руках незримые весы, на одной чаше которых лежал ее реальный, взлелеянный и прибыльный бизнес, а на другой — иллюзорная роль хранительницы Киева, обернувшаяся синонимом полного краха и разорения.
«Это конец!» — в отчаянии поверила Маша.
Она невольно бросила взор на иные Весы. Но Весы в руках Киевицы Марины опровергали ее эмоциональное мнение. Они остались такими, как были, — неровными, но стремящимися к Равновесию.
«Выходит, так должно быть?» — экстренно попыталась понять Ковалева.
Но как «так»?
Катя должна все воскресить?
Или Акнир должна все разрушить?
Весы внутри Маши, бывшей Весами по зодиаку, заплясали, как качели на детской площадке:
«Что сказать Кате? Да? Или нет?!!»
Ведь произнося «мы едем и воскрешаем», под «мы» Дображанская подразумевала ее — единственную из Трех, осилившую обряд воскрешения.
Катя не сомневалась: Маша поможет. Отказать ей — означало предать ее.
Но что означало согласиться?
«Что делать?!»
— Вы вправе отказаться от Киева, — величественно сказал Катин Демон. — Вправе поступать, как считаете нужным. Вы — свободны. И до тех пор, пока вы — Киевица, ни я, ни Василиса Андреевна не можем вас остановить. Но я обязан предупредить вас о расплате.
Маша вся обратилась в слух, умоляя того, кого видела ночноглазым брюнетом, быстро сказать что-то весомое, способное перевесить правую или левую «чашу».
— Ты дурной? Тупой? Идиот?! — Катя в неистовстве смахнула со стола бледно-синюю вазу. — Пошел на…! — послала идиота блондина. — Маша, ты едешь со мной. Моя машина внизу. Конец разговорам!
«Конец!» — у Ковалевой обмякли колени.
— Прежде чем уважаемая Мария Владимировна скажет вам «да» или «нет»…
Со времен своего превращения в человекофоба Киевский Демон еще ни разу не вызывал у Маши такого приступа острой — человеческой — любви!
— …я займу у вас ровно семь минут и тридцать восемь секунд, — невозмутимо договорил ночноглазый.
Еще ни разу не вызывавший у Маши такого уваженья своей невозмутимостью.
Еще ни разу не вызывавший у Кати такой страстной ненависти!
Екатерина Дображанская не была сдержанным человеком. Она была человеком, обладавшим достаточной силой, чтоб сдерживать себя.
Но сил у нее не осталось.
Боль утраты, примороженная анестезией (решением во что бы то ни стало вернуть все назад!), страх, что сделать это ей не удастся и она в мгновение ока станет никем и ничем (нищей, проигравшей!), черный тайфун, мчавшийся внутри нее по спирали, вырвался наружу.
Тайфун с женским именем Катя опрокинул стол, на котором секунду тому проживала покойная ваза, ударил альбиноса (увернувшегося и от руки, и от пришедшей ей на подмогу ноги), помчался к двери:
— Маша, пойдем!
Маша осталась на месте.
— Всего семь минут и тридцать восемь секунд, — сказал Демон. — Без Марии Владимировны вы все равно не сможете осуществить задуманное.
— Маша? — Катя стояла у выхода.
Даша, сидевшая в стоящем рядом с выходом кресле, подхватила кошку и поспешила прочь от греха.
— Маша, ты отказываешься мне помочь? — позвала Катерина.
— Дайте хотя бы ей право дослушать меня, — сказал Киевицкий.
Катя проглотила блондина взглядом.
Даша, спрятавшаяся за спиною у рыжего, влюбленно взглянула на его золотую макушку и, за невозможностью прижать Яна к груди, покрепче обняла свою Пуфик.
Маша чуть не бросилась брюнету на шею.
— Говори, — санкционировала Дображанская, демонстративно уставившись на свои часы. — Семь минут. Время пошло.
— Узнав, что по известным нам обстоятельствам Суд переносится на следующий год, Акнир не станет ждать так долго, — начал блондин. — Она стала слишком сильна. Большинство ведьм пошли за ней, прочие — перейдут к ней, стоит вам совершить воскрешение. В Городе начнется паника. И среди слепых. И среди
