видящих. И это даст Акнир прекрасный повод начать против вас открытую войну — уже без всяких правил. Войну свободных!
— Мать наша Земля! — вздрогнула Василиса, молчавшая.
И по тому, как постарело ее молодое лицо, по тому, как нелепо взметнулись ее крупные руки, стало понятно: Демон сказал нечто ужасное.
— Меня больше не интересуют ваши разборки. — Стрелки часов на ее правой руке интересовали Катю куда больше. — У вас осталось шесть минут.
— Их хватит вполне. Ранее я предостерегал Дарью Андреевну: победив в бою, Акнир не оставит Трех в живых.
— Боя не будет! — перечеркнула проблему Катя. — Ни боя, ни Суда. Маша сдаст под Суд тебя. А я отказываюсь быть Киевицей.
— Но есть одно «но», — назидательно выговорил Киевский Демон. — Киевицу невозможно убить. Но ту, что отказалась от Киева, — можно!
Катя оторвала глаза от часов:
— Зачем меня убивать? Я ж сама отказалась.
— По той же причине, по какой советская власть уничтожила царя Николая II. Хотя Николай сам написал официальный отказ от престола и за себя, и за цесаревича. И все же большевики расстреляли обоих. Живая царская семья — туз, который в любую минуту могли разыграть их враги. Как и оставшиеся в живых Трое слепцов, воплотивших для всех, кто не согласен с Акнир, сбывшееся пророчество…
«Так в чем же пророчество?» — Маша побоялась спросить.
Счет шел на секунды.
— Становясь уязвимой, вы, Екатерина Михайловна, подписываете себе смертный приговор, — завершил Катин Демон.
— А если я не откажусь? — требовательно нахмурилась та.
— Тогда никто, кроме Города, не сможет забрать вашу жизнь. И как одна из Трех, вы вступите в войну, которую, нарушив запрет, сами же сделаете неизбежной. Мария Владимировна предостерегала нас и не раз: Киеву угрожает опасность. Она оказалась мудрее всех нас. Опасность не в том, что Город потеряет ее. Киев может потерять себя.
Демон не смотрел на ту, чью мудрость сейчас восхвалял.
Весь вечер он почему-то старательно обминал Машу взглядом.
Но думать об этой неясно откуда взявшейся странности Ковалевой было нечем — голова была занята Катей.
Рука Катерины Дображанской конвульсивно вцепилась в золотой плюш портьер, отделявших комнату от прихожей.
Катя замерла. Ее ресницы дрожали.
— Неужели опять, как в 18-м году, — Вася тоскливо затрясла головой, — когда Наследницы начали войну друг против друга…
— В 18-м году какого века? — рискнула впихнуть вопрос студентка-историчка.
— XX, — ответил ей Демон, не поворачиваясь к вопрошавшей. — Ужели, уважаемая Мария Владимировна, вы помышляли, что ад революции мог коснуться стен Киева, если б его Киевица защищала свой Город?
— А почему она не защищала его? — растерянно спросила Мария Владимировна.
— 1 января 1895 года, — мяукнула всезнающая белая кошка, — Наследница Ольга призвала Суд на свою сестру — Киевицу. Не дождавшись Суда, Киевица покинула Город. Ее вина так и не была доказана. А поскольку без Суда над старшей сестрой Наследница не могла быть признана Киевицей, Киев остался без хранительницы. А ведьмы, разделившись на два лагеря, начали войну.
— Так в 1895, 1911, 1918 Киев был пуст?! У него не было хозяйки?!
— Как видите, — сказал Маше Демон, — ситуация очень похожая. Если дело нельзя решить через Суд, его решают врукопашную.
— Киев горел десять дней! — запылала историк. — А они дрались между собой? Муравьев расстреливал людей в Царском саду, а они бросили Город… И решали свои проблемы! Как они могли? Чем вы тогда лучше слепых?!
Дух Города повернулся к старшей из Трех.
— Семь минут и тридцать восемь секунд назад вы думали, что крушение вашего бизнеса — ад. Но уверяю вас, завтра, когда вы поймете, что значит ад, вы станете думать иначе.
— Ненавижу!!!!! — заорала Катерина. — Ненавижу всех!
Киевицкий был прав: Катя была слишком умна, чтоб не понять — она загнана в угол. Но ее поражение было слишком похоже на смерть, чтобы признать его.
— Вы заманили меня… — Катины руки сорвали плюшевую штору с карниза. — Великая власть! Свобода. — Руки рубили воздух, искали, что еще можно сорвать, сокрушить. — И что в результате? Я должна подставить правую щеку? Я должна проглотить это? Смириться. Стать нищей. Иначе смерть! — Руки сорвали с полки ряд книг и швырнули их на пол.
— Мама! — Рыжая Пуфик вонзила в Дашу десять когтей и ввинтила трусливую морду «маме» под мышку.
Книги, альбомы, картины, настенные тарелки летели в них.
— 13-ть запретов породили не мы, — постно сказал Катин Демон. — Марина! Она провозгласила Равновесие меж Землею и Небом, она сделала бесконечную власть Киевиц вашим рабством. До нее вы были свободны и ни один Суд не мог призвать вас к расплате. Но нынче свобода стала…
— Нет! — крикнула Маша.
Вытянув руки, Катя бежала к камину, намереваясь свергнуть со стены фреску с Киевицей Мариной.
Восседавшая на каминной полке белая кошка вздыбила коромыслом спину.
— Прочь!
Белладонна, шипя, подняла когтистую лапу. Катерина хотела смахнуть кошку рукой.
Но та прыгнула раньше.
— А-а-а-а! Черт! Черт! Черт! Черт! — взвыла Катя.
В Башне молниеносно материализовались четыре Черта.
Вместе с ними объявился резкий запах зоопарка. Даша сморщила нос.
Четверо замарашек (черный, бурый, рыжеватый и серый) сбились в пушистую кучу, прижались друг к дружке, испуганно косясь на сбор верховных властей.
— З-звали, Хоз-зяева? — робко пискнул Черт бурый, поджимая хвост и обращая жалобный нос- пятачок в сторону дерущихся.
Обезумев, Катя пыталась выдрать белую кошку из черных волос — и обе они, и Киевица, вызвавшая их на подмогу, и Хранительница Башни были неприкасаемы.
— Че делать-то, а? — круглые глазки бурого Черта кричали непониманием. — Мы ж не могем-с.
Маша, могущая, но застопорившаяся из-за нежданного появленья чертей, уже спешила на помощь.
Но Белладонна сама оставила Катину голову и, вернувшись на подшефный камин, уселась там с видом исполненного долга.
Дображанская плакала, опустив лоб на ладонь:
— Черт… (К четырем чертям мгновенно прибавился пятый — черного цвета.) Черт (Шестой черт был пятнистым.) Черт, черт… (Седьмой и восьмой — снова черными. Видимо, среди чертей доминировала эта расцветка.) Что же мне делать? Я не могу… Мне легче покончить с собой. Мне тридцать пять лет, я не могу начинать все сначала. — Взгляд Кати встретился со скопищем рогато-хвостатых. — Забыла, — безжизненно сказала она, опускаясь в кресло. — Забыла. Нельзя говорить «черт»… (Черт девятый был голубоватым и мелким.) …он появится.
— Так Катя — чертовка? — оживилась Чуб. — А я? Черт… Черт!
— Что прикажете, моя Ясная Пани? — Выявившийся самым бойким девятый и голубоватый,
