Стихотворения и поэмы

«Ну, пора».
                — «А куда ты?»
                                         — «Пойду до порога!
Дом отцовский верну, кой-кого успокою,
всё напомню!..»
— «Посидел бы немного!»
— «Нет, пойду. Вы бы сняли шинели и винтовки…»
— «А что?»
— «Немец может заметить».
— «Ну и что?»
                     — «По ошибке прицелит.
Вот учи вас. Сами будто бы дети…»
Я взглянул на Сергея. Он тоже
на меня. И показал мне глазами.
«Понимаю, — кивнул я, — понимаю, Сережа…»
— «Ну, пойду».
— «Посиди еще с нами!
Посиди еще», — говорю я.
                                              И сразу
бью его так, что шапка слетела.
«Посиди!»
               Сергей подминает заразу,
и мы валим его безвольное тело.
«Что вы! Братцы! — хрипит.—
                                                 Не решайте!» —
и слезы бегут по его щекам ненавистным.
«Мы не братья тебе!»
— «Ты предатель! Предатель!»
— «Братцы, жить!» —
                                 прошипел он со свистом.
«Жить? — крикнул Сережа. —
                                                 Это слово не трогай
к жизни приходят не этой дорогой!»
Пшеница, шумя, поднимается снова.
«Значит, здесь, значит, вот они, наши!
Ты слышишь, предатель?»
                                             Но предатель — ни слова..

Мир осенний закатом окрашен.
Сумерки падают хлопьями на дорогу.
Мы идем к тебе, родина,
                                             ждем великих велений,
чтобы к жизни с тобою нам
                                                   следовать в ногу.
Дорога к жизни — лучшее из направлений.

Тетрадь седьмая ВСТРЕЧА

Мы проходим полем орловским.
Ночью Орел обходили мы справа.
Над неубранным полем рассвета полоски.
Кружатся птицы чернокрылой оравой.
Дороги, замешенные на черноземе!
Еще дымится догорающий элеватор.
Черный хлеб,
                          дымный хлеб по дороге жуем мы,
по своей земле проходя робковато.
«Сегодня седьмое! Ноябрь.
                                                    В это утро
мы с тобой революцию славили в наших
                                                                          колоннах.
И Ленин глядел спокойно и мудро
на отчизну
                  с наших знамен окрыленных.
А помнишь, — говорю я, хмелея, —
с тобой мы в колонне огромной шагали
по Красной площади
                                       у Мавзолея
и родине
                  сердцем всем присягали.
Народ на нас рассчитывал, может,
а мы с тобой идем где-то сбоку».
Голову ниже опускает Сережа:
«Тяжело идти в направленье к востоку».

Мы проходим полем орловским.
Утро новое лужицами зазвенело,
и ноги постукивают глухо, как доски,
по дороге оледенелой.
Ветер гонит бумагу, гремит, словно жестью.
«Лови, на цигарки используем это…»
— «Это что, интересно?»
                                        — «„Орловские вести“.
На русском! За шестое! Газета!»
— «Ну, что там? Что?» —
                                          задыхается сердце.
И как молния, упавшая рядом,
черным шрифтом, как порохом:
                                                      «Немцы
на Красной площади, седьмого, парадом…»
Сережа навалился всей грудью.
«Брешут!» —
                      шепчет он потресканными губами.
«Пойдем, Сережа».
                                 — «Подожди-ка, обсудим…»