Брянск-то, он — вот он. Брянск давно еще назывался Дебрянском, дебри тут, бывало, росли по болотам…» Мы молчим. Лес сияет осенним убранством. «Говорят — по дорогам каратели рыщут, в Брянске люди висят на столбах и балконах… Говорят — заградители есть, выслеживают и ищут, и в тюрьму того, кто пройдет без поклона…» — «Мы лесами пройдем!» — «Понаставили мины!» — «Ночью, городом». — «Э-э-э… Стреляют в прохожих…» — «Не сидеть же нам тут, там мы необходимы!.. Очень вы на мою мамашу похожи». Мы стоим на освещенной поляне. Пни вокруг сидят в необдуманных позах. Лес шумящий оторочен полями, по вискам убелен сединою березок. Утро. Птицы мечутся между сосен. Тишь, как будто войны не бывало. В мире, кажется, только и царствует осень, к зиме выстилая лоскутное одеяло. «Я-то в город. Хлеб вот в кошелке. Дочка там голодает. Всё забрали до точки». — «Кто, мамаша, забрал?» И ответила колко: «Уж не знаю и кто, вам виднее, сыночки… Вы куда-же? Домой направляетесь, что ли? Ну, а ружья зачем?» — «Ох, хитра ты, мамаша!» — «Ну вас, право! Я ведь так, не неволю…» — «Понимаешь, — говорю я, — там армия наша!» — «Что же, не бросили разве войну-то?» — «Как же бросить? Это только начало!» — «Значит, врет этот немец, закончили будто… А Москва как?» — «Стоит, как стояла!» — «Или радио есть — всё вы знаете больно?» «Ну, а как же без радио? Вот оно, слева!..» — «Значит, вон оно как! — сказала довольно. — Теперь уж пойду я! — и шагнула несмело. Опять постояла. — Ну, бог вам в помогу! Пойду. Вы, ребята, — со мною. Уж я проведу вас. Я знаю дорогу. Ходила к „железке“ тут каждой зимою». И пошли мы по тропе за мамашей, за ситцевым, в складочках, в клеточках, платьем, дорогой посветлевшею нашей, в бой торопясь, поскорее к собратьям. Петляет тропа в самой чаще, меж стволов необъятных сосновых. «Не устала?» — «С чего?» — «Вы ходок настоящий!» — «Как же, это известно о нас, Селезневых!— Так ведет нас за собой проводница. Лес шумит в осеннем уборе… — Стойте тут! Не спугнуть бы нам фрица. Я приду…» И мамаша — в дозоре. Насыпь уже начинает виднеться. Вот и мать помахала нам веткой. «Ну, пошли! Вон, сыночки, и немцы на „железке“. Хорошо, что с разведкой!» — «Ой, хитра ты, мамаша!» — «А как же! Часовые фашистские ходят по шпалам». — «Ничего, мы небось не промажем». — «Как, мамаша?» — «Я уже загадала. Вот, сыночки: я полезу к „железке“ — бандиты ко мне. Будут зенки таращить. Вы того, через рельсы моментом, побойчее, да в сосновые чащи!» — «Ну, а вы?» — «Мне-то что, не солдат я. Чай, глаза-то имеют. Идите, идите! Добирайтесь и приходите, ребята. В Брянск вернетесь — Селезниху найдите…» И ушла вдоль насыпи, раздвигая ветки маленькою рукою, в клетчатом платьице, сгорбленная и седая.
