Стихотворения и поэмы

муравьи наползают.
                                     Затихло..
                                                          «Идем-ка
„фердинанда“ посмотрим. Удобно распорот…
Вот убитый фашист».
                                     — «Это ты его, Семка!»
— «Нет, это ты, когда он из люка
обливал нас свинцом, сам огнем ошарашен.
Возьмем документы, пожалуй.
                                                     А ну-ка
нужны они, может, разведчикам нашим.»
— «А вот фотокарточка!
                                            Девушка в грусти…
Стой-ка: Кировоград…
                                       Имя русское с краю…»
— «Дай-ка мне, — просит он, —
                                                  мы ее не упустим!
Я найду ее. Дай-ка, — может, узнаю!»
— «Кто?» — спросил я и заглох на вопросе.
С трудом разводя побелевшие губы,
он имя, знакомое мне, произносит:
«Люба?.. Это она!..
                                    Фотокарточка Любы..»
Он уходит, шатаясь, к убитому в поле.
«Руденко! — кричу я. — Не ходи туда, Семка!»
Я его догоняю. Он стонет от боли.
«Вот измена ее, — говорит он негромко.
Он смотрит на фото. —
                                       Как лицо мне знакомо!..
Что же это, Алеша?» — шепчет он, замирая.
«Ты порви это, ты забудь это, Сема!..»

В дыме,
              в грохоте поле
                                        от края до края.
День четвертый мы начинаем атакой.
Жара поднимается.
                                      Расстегнув гимнастерки,
мы срослись с нашим мчащимся танком,
с грохотом нашей «тридцатьчетверки».

И вот
            пятнадцатого июля,
уползая на передавленных лапах,
враг разбитый покатился, ссутулясь,
от Прохоровки, направляясь на запад.
О, солнце после душного дыма,
шаг по направленью к победе!
Посевы на нашем поле любимом!
«Тридцатьчетверка», на которой мы едем!
«Посмотри, — говорю я, — вот поле разгрома!
„Тигры“ еще продолжают дымиться,
эсэсовцы расположились, как дома,
в землю уткнув искаженные лица.
Бельфингеру надо бы бегать за нами,
чтобы иметь доказательства в споре, —
для наблюдений над арийскими черепами
здесь ему хватит лабораторий».

Нехода кричит:
                            «Ничего, будет время —
вернемся мы к миру, опаленные дымом,
и процесс показательный устроим над теми,
над теми, кто изменяет любимым!».
— «Нас полюбят! Мы красивые, Семка! —
говорю я.—
                      Научились мы драться!
Ведь это наша с тобой работенка!..»
Руденко пробует улыбаться.

Солнце оседает за полем,
растягиваются лиловые тени.
Мы «тридцатьчетверку» заправляем газойлем,
потом садимся —
                                    котелки на колени.
Командующий, наблюдая за нами,
очки снимает, чтоб глаза отдохнули.
Усталыми улыбаясь глазами,
выпрямляется на брезентовом стуле.
Когда же
                   запад затушевывается закатом
и восток поворачивается к восходу,
он, смирно став перед аппаратом,
докладывает о сраженье народу.
А мы — по машинам!..
                                       Нам лучшей не надо
команды!
                  Развернулись мы круто.
— «Вперед!» — это лучшая боевая команда
и направление боевого маршрута.

Тетрадь одиннадцатая ДОРОГА