Июль неистовствует на исходе. Солнце готово вскипятить водоемы. Воротники расстегивая в походе, по Украине раскаленной идем мы. Пшеница кивает нам колосками, усики по ветру растопырив, и шепчет: «Посмотрите-ка сами, как я изранена остриями разрывов». Птицы кричат нам: «Проходите скорее — видите, некуда нам опуститься». И мы спешим. Запылились и загорели наши похудевшие лица. А ветер, срываясь с прикола, толкает нас с небывалою силой. Дом помахивает вывеской: «Тише. Школа!» И мы уходим, чтоб тишина наступила. «Спешите!» — нам кричат перелески. «К миру!» — зовет нас пожарища запах. И Лопань в серебряном переплеске повторяет нам: «На запад, на запад!» Белгород уже дышит свободно, но бой к нему еще доносится глухо, а теперь мы прорываемся с ходу, сразу — в Золочев и Богодухов. Выстрел наш поднял по тревоге фашистов полусонное стадо. «Тигры», зажженные вдоль дороги огнем подкалиберного снаряда! Самолетами перечеркнуто солнце. В траву бы запрятать обожженные лица, воды холодной зачерпнуть из колодца — и вперед, чтобы не дать закрепиться. Пленные потрескавшимися губами «капут» выговаривают пугливо. Но мертвые, распластавшись рядами, высказываются более красноречиво. Двадцатого августа ночью, взрывами взрытой, немцы в панике бросились, не предвидя отсрочек, по единственной дороге, открытой из Харькова на Люботин, на Коротич. Наш танковый взвод, получив задачу, мимо Коротича, ночью душной и темной, к шоссе прорвался и свиданье назначил, с убегающей немецкой колонной. Пушки, высунув белые жала, так грохотали, что машина взлетала, дорога раскачивалась и визжала в крошеве раздавленного металла. Радисты к пулеметам пристыли и, прицеливаясь в самую гущу, поворачивая дуло, косили так, что ноги подкашивались у бегущих. «Стой!» — крикнул Сема, вырываясь из люка. Механик затормозил. Я гляжу удивленно: у разбитой машины, вздымая дрожащие руки, четыре немца стояли перед Семеном. «Возьмем?» — «Зачем они, направляй их вдоль пашни, сами дойдут, тоже — важные лица!» — «Разрешите, я их устрою у башни, может, в штабе какой-нибудь из них пригодится!..» Мы осторожно продвигаемся снова, машина гусеницами прощупывает воздух. Нехода чудовищным чувством слепого нас приводит до рассвета на отдых. Утром комбат подошел: «Ну и немцы! Где вы взяли таких. Не добились ни слова. В штаб переправили, стоит к ним приглядеться. Как машина?» — «Всё в порядке, готова». — «На, часы вот, нашли после них — под скамью затолкали. На крышке — прочти-ка —„Буланов“». — «Башнеру отдайте, наверно, у раненого иль убитого нашего взяли, шакалы». — «Бери, Руденко, и вспоминай о солдате…»
