из рекомендованных поправок сводилась к тому, чтобы смягчить тезис о непопулярности англичан в Германии: в новом варианте проводилась мысль, что антианглийские настроения не носят повсеместного характера, а распространены «в средних слоях и среди рабочих». Рассказ Вильгельма о том, что во время англо-бурской войны едва не образовалась коалиция европейских держав, направленная против Великобритании, и от удара через Ла-Манш страну спас только «категорический отказ» Вильгельма в такой коалиции участвовать, несколько утратил свою красочность — в частности, из-за того, что был вычеркнут эпизод с отказом дать аудиенцию при дворе бурским эмиссарам. Впрочем, убедительности сказанному это не прибавило.
В остальном текст не претерпел изменений, и в нем остались весьма сомнительные с точки зрения дипломатического языка обороты речи. Сохранились фраза о том, что «терпение (у Вильгельма) необъятно, но и оно иссякает», не совсем вежливое обращение к будущим читателям: «Вы, англичане, свихнулись, ведете себя как мартовские зайцы» — и другие. Осталась и своеобразная формулировка одной из задач германского военно-морского флота — оказывается, он предназначен для того, чтобы противостоять… японцам. Впервые в интервью предавалась гласности история о том, как Вильгельм послал своей бабушке ценные указания о том, как победить буров. Все завершалось на бравурной ноте: «Германия — молодая и растущая империя. Она торгует со всем миром, ее торговый оборот быстро растет, и она не позволит, чтобы кто-либо ставил препоны законным притязаниям немецких патриотов. Германия должна иметь сильный флот, чтобы защитить свои торговые и прочие интересы в самых дальних морях». Считалось, что англичанам будет полезно все это прочесть, но никто не подумал о том, как все это аукнется в Германии.
Бюлов одобрил предложенные изменения и отправил текст в Роминтен, сообщив, что он внимательно его прочел (хотя он этого так и не сделал), кое-что поправил (хотя за него это сделали другие) и теперь его вполне можно печатать. 28 октября статья появилась в очередном номере «Дейли телеграф». Разразился скандал. Окружение кайзера поспешило умыть руки. Тирпиц, читавший присланный Стюартом текст в Роминтене, заявил, что был против публикации. Ни граф Эйленбург, ни Мюллер его не видели, так что к ним претензий быть не могло, но они утверждали, что были бы против, если бы читали его раньше. Бюлов решительно отрицал, что ознакомился с документом, — он не смог разобрать почерк (отпечатанного на машинке текста!). Тогда он выдвинул другую версию: «Я доверился моим подчиненным и потому лично не проверил предназначенную для „Дейли телеграф“ рукопись». Конечно, если бы он прочитал, то, конечно, не советовал бы ее печатать. В то же время в разговоре с Бодо фон дер Кнезебеком, одним из действующих лиц недавнего скандала с Эйленбургом, канцлер облачился в тогу античного героя: «Моей первой и единственной мыслью было выручить Его Величество кайзера, вывести его из-под огня».
30 октября Бюлов доложил кайзеру о последствиях скандального интервью. Реакцию британской прессы он характеризовал как «скептическую, ворчливо-критическую». Лорд Робертс и министр иностранных дел Эдвард Грей отказались потребовать разъяснений от русских и итальянцев (по-видимому, в связи с откровениями Вильгельма насчет «антианглийской коалиции» в период войны с бурами). Японцы не слишком довольны. В стране эффект еще хуже. «Интервью нанесло серьезный ущерб престижу власти». Многие немцы были потрясены, узнав, что их правитель упустил верный шанс разделаться с англичанами, когда против них была вся Европа. Один депутат из правых, Либерман фон Зонненберг, обвинил Вильгельма в «антинемецкой деятельности» — так закончил Бюлов свой доклад.
Баллин послал Вильгельму предупреждение — кайзеру лучше пока воздержаться от посещения Гамбурга, там его авторитет упал до нулевой отметки. Хильдегард фон Шпитцемберг буквально пригвоздила Вильгельма к позорному столбу: «Кайзер подрывает наши политические позиции и делает нас посмешищем в глазах всего мира, а его сынок прославился тем, что запатентовал новый вид запонок. Поневоле схватишься за голову: уж не в сумасшедшем ли доме все это происходит?»
Вильгельм никак не мог понять, в чем дело. 4 ноября один из его собеседников отметил в дневнике, что кайзер по-прежнему доволен собой и «даже не подозревает о жутком ущербе, который он причинил… Безнадежен!». 5 ноября Бюлов в разговоре со своим будущим преемником Бетман-Гольвегом оправдывался: «Я знал об этих высказываниях Его Величества не больше, чем до этого знал о его письме лорду Твидмауту, о его возражениях по поводу кандидатуры американского посла Хилла[13] , о его послании из Свинемюнде баварскому принцу-регенту, о телеграмме принцу Липпе, не говоря уже о содержании его многочисленных речей — от „гуннской“ летом 1900 года до той, где он обрушился на „пессимистов“ после военных маневров 1906 года». Только когда Бетман сам стал канцлером, он понял, что Бюлов никогда не говорил ему правду, во всяком случае — всю правду.
Постепенно до Вильгельма стало доходить, к каким последствиям привело его интервью. Еще 6-го числа он пишет своему министру нечто, отражающее полную безмятежность духа. На следующей день появилась статья Гардена, которую можно было сравнить с залпом батареи шестнадцатидюймовых орудий. Журналист задал риторический вопрос: «Не пора ли королю и кайзеру подумать об отречении от престола?» В тот же день Гольштейн отправил послание Бюлову с предложением обдумать вопрос об ограничении полномочий кайзера. Показателен ответ канцлера отставному чиновнику: «Я уже действую в этом направлении. Попытаюсь сделать так, чтобы в событиях, приведших к нынешней ситуации, была достигнута полная ясность, и чтобы все это стало предупреждением на будущее — так дальше продолжаться не может».
Пресса и рейхстаг требовали крови. Кайзера клеймили как англофила — как он может править в стране, которая настроена против англичан? Вообще говоря, такая бурная реакция в ретроспективе представляется несколько странной. Высказывания Вильгельма на страницах «Дейли телеграф» были ничуть не хуже его прошлых речей. 8 ноября настала очередь либерального журналиста Фридриха Наумана беспомощно воздевать руки. В американском журнале «Сенчури» появилось очередное интервью кайзера — репортеру Уильяму Хейлу (Вильгельм, между прочим, принял его за священнослужителя). В ней говорилось, как сильно кайзер ненавидит Англию, и о том, что американцы и немцы вместе должны стать душеприказчиками Британской империи — после того, как она испустит дух под ударами со стороны индусов и китайцев.
Гольштейн источал желчь сильнее, чем обычно: «С таким положением надо заканчивать». Зашевелились принцы: если политики продолжат бездействовать, они лично призовут кайзера к порядку. В конце концов, 11 ноября Бюлов выступил в рейхстаге с ответом критикам. Он отметил нежелательные последствия, которые интервью вызвало в Германии — помимо желания автора, естественно, — и далее выразил свое «твердое убеждение, что Его Величество будет в будущем соблюдать сдержанность, в том числе в своих частных беседах, что представляется абсолютно необходимым с точки зрения интересов политического единства и авторитета короны. Если этого не произойдет, то ни я, ни любой из моих преемников не сможем нести возложенный на нас груз ответственности». В этот день Вильгельм вручал орден Черного орла графу Цеппелину, отметив, что появление первого дирижабля представляет собой «одно из величайших достижений в развитии человеческой культуры». Все заметили, что кайзер был рассеян, часто терял нить речи. Многим показалось, что он был недоволен тем, что не его, а награжденного газеты назвали «самым великим немцем двадцатого столетия».
О речи Бюлова в рейхстаге Вильгельм узнал на следующий день, будучи в Донауэшингене. Он расплакался и сквозь слезы назвал случившееся заочным смертным приговором в отношении абсолютно невинной жертвы. Он никогда не простил Бюлову его роли в истории с интервью «Дейли телеграф». Известно высказывание Шейдемана (социал-демократа и члена правительства Макса Баденского): Вильгельм «ненавидит Бюлова, как дьявол святую воду». Сам кайзер говорил графу Фридриху Фитцхуну, что канцлер «предал его в период ноябрьского кризиса. Мы до этого все делали вместе, и он никак не должен был говорить в рейхстаге, что считает мое поведение противоречащим конституции». Вильгельм считал: все было подстроено для того, чтобы разрушить его уверенность в себе и сделать Бюлова фактическим властелином страны или, как он выразился, «мажордомом» при беспомощном монархе. В этом он, пожалуй, заблуждался. Бюлов не проявил макиавеллизма — он просто пытался скрыть свое разгильдяйство.
Вильгельм вовсе не собирался из-за всяких политических неприятностей портить себе охотничий сезон. Он отправился в Экардзау, где вместе с Францем Иосифом пострелял оленей, некоторое время в качестве гостя императора провел в Шенбрунне, затем вернулся в имение Макса Фюрстенберга. Вел он себя несколько странно, о чем довольно пишет в своих мемуарах бывшая там австрийская принцесса Нора
