Фуггер. Ее брату кайзер вдруг ни с того ни с сего заявил, что ему нужно принять ванну. Сама принцесса отметила некую, мягко говоря, оригинальность одеяния, в котором он щеголял в Донауэшингене: «Охотничий костюм кайзера, который он сам себе придумал, являл собой необычное зрелище — кавалерийская шинель с тяжелыми золотыми аксельбантами на груди, как у генерал-адъютанта, на шее — крест, комбинация орденов Святого Иоанна и Рыцарей Тевтонского ордена, — тоже его собственное изобретение. Орден был изготовлен в единственном экземпляре — только для кайзера. На ногах у него были сапоги выше колен, из ярко-желтой кожи, с золотыми шпорами».
В Донауэшинген, как мы помним, Вильгельм приезжал охотиться на лис. Неизвестно, каким образом Фюрстенбергу удавалось собрать в своих угодьях такое их количество, чтобы удовлетворить охотничью страсть высокого гостя, — возможно, разводил или закупал. Во всяком случае, дело это было нелегкое, учитывая, с каким размахом действовал кайзер в истреблении несчастных животных: в тот год он застрелил 84 лисы из 134, «заготовленных» хозяином.
Вечерний наряд кайзера был не менее оригинален, чем охотничий: «Зеленый сюртук — под традиционный цвет Фюрстенбергов, черные бриджи до колен, длинные чулки, туфли с низким вырезом; под коленом — британский орден Подвязки, через плечо — лента ордена Черного орла, на шее — испанский орден Золотого руна; пуговицы на рубашке — в бриллиантах, так же, как и запонки; на пальцах — множество красивых перстней».
На Нору Фуггер, которой принадлежит это описание, большое впечатление произвело красноречие кайзера: «Он по любому предмету был готов прочесть целую лекцию». Его дискурс на тему о беспроволочном телеграфе, по ее мнению, мог сделать честь университетскому профессору. Принцессу поразило, как он, беседуя, ловко орудовал своим столовым прибором — комбинацией ножа и вилки. После завтрака, вспоминает она, он закурил свою обычную сигару и заговорил о поляках: «Насколько помнится, он был о них не очень высокого мнения». Дама несколько ревниво отнеслась к тому, что Вильгельм проявил особое внимание к графине Зальм, которая даже удостоилась аудиенции с ним тет-а-тет, но успокоилась, когда узнала, что кайзер лишь прочел той лекцию о протестанстве.
14 ноября произошел неприятный инцидент, окончательно расстроивший нервную систему Вильгельма. Граф Хюльзен-Хезелер решил отвлечь кайзера от горьких дум способом, который неоднократно и с неизменным успехом применял раньше, — он появился на импровизированной сцене переодетый женщиной (в светлом бальном платье принцессы), в шляпе с перьями и веером в руках. Исполнив шуточный танец, граф послал публике несколько воздушных поцелуев и исчез за кулисами под гром аплодисментов. Вдруг раздался грохот — артист-любитель упал замертво. Присутствовавший доктор зафиксировал смерть от разрыва сердца. Ужасное впечатление еще более усилилось тем, что музыканты продолжали играть как ни в чем не бывало. У Вильгельма случилась истерика, сменившаяся глубокой депрессией, которая длилась несколько недель.
В Потсдам он вернулся 16 ноября. На следующий день он встретился с Бюловом и после колебаний согласился с предложенными канцлером условиями и подписал соответствующее обязательство — не создавать проблем стране своими высказываниями. Он чувствовал себя глубоко униженным. 21 ноября состоялись похороны Хюльзена. Вильгельм производил впечатление человека, у которого в жизни рухнуло все. Берлинские улицы встретили его мрачным молчанием. В речи, произнесенной в здании ратуши, он говорил о «тучах, которые наверняка рассеются и никогда не бросят тень на отношения между мною и моим народом». Текст был написан Бюловом, который подавал кайзеру листок за листком — чтобы тот, не дай Бог, не запутался и не наговорил лишнего.
22-го состояние нервов у кайзера настолько ухудшилось, что исполнение его функций временно взял на себя принц Вильгельм. Какое-то время кайзер думал об отречении, но принцы как будто забыли о том, что недавно протестовали против отцовских эскапад, и Вильгельм решил, что все в порядке. Часто можно слышать утверждение, что эпизод с интервью «Дейли телеграф» обозначил конец фазы личной власти Вильгельма, когда он был преисполнен решимости сам играть роль своего Бисмарка. Не совсем так — до 1914 года было немало случаев, когда он предпринимал ту или иную акцию исключительно по собственной инициативе и под свою собственную ответственность. Однако несомненно, что после 1908 года влияние его советников и военного окружения в вопросах политики усилилось, тогда как «голос кайзера становился все тише и тише».
Кронпринц почувствовал сладкий аромат власти. По утверждению Бюлова, Вилли Маленький задал ему вопрос: способен ли его отец править страной или ему лучше уйти, по крайней мере на время? Ситуация, довольно часто повторяющаяся в истории династии Гогенцоллернов. Бюлову она напомнила сцену из «шекспировского „Генриха V“, где сын примеряет корону отца». Согласно воспоминаниям Бюлова, он заверил кронпринца, что ему не стоит волноваться, и Вилли удалился с «несколько разочарованным выражением лица». Канцлер тотчас распорядился не приносить принцу для ознакомления особо секретные документы. Возможно, Бюлов выдумал всю эту историю, чтобы скомпрометировать кронпринца, который, как он считал, приложил руку к решению об отставке канцлера. Во всяком случае, название пьесы Шекспира он переврал: упомянутая сцена — из «Генриха IV». Впрочем, другие источники также упоминают о фронде Вильгельма Маленького. Если он и действительно способствовал опале канцлера, то вскоре пожалел: от Бетман-Гольвега кронпринцу досталось еще больше.
V
В Германии развивался кризис, вызванный публикацией в «Дейли телеграф» и поставивший Вильгельма перед перспективой отречения от престола. На международной арене происходили не менее драматические события. 7 октября Австрия захватила Боснию и Герцеговину, и из уст в уста снова пошло гулять слово «война». Ввиду общего состояния международной обстановки и проблем в отношениях с Англией австрийская экспансия на Балканы была, с точки зрения Вильгельма, осложняющим фактором. Генштаб Германии был готов предпринять ответные действия в случае, если Россия, защитница славянских интересов в данном регионе, активно отреагирует на австрийскую акцию. Ничего удивительного — Генштабы для этого и существуют. Днем спустя началось восстание на Крите — грекоязычное население острова поднялось против турецкого господства. Крит был провозглашен частью Греции.
С октября отношения кайзера и канцлера становились все напряженнее. Вильгельм не принимал Бюлова в своей резиденции и вообще перестал его замечать. Канцлер оставался на своем посту только потому, что так рекомендовали в окружении кайзера — прежде всего Дона, которая приобретала над супругом все более сильную власть. Кризис изменил внешность Вильгельма. Во время аудиенции Бернсторфу, отправлявшемуся послом в Вашингтон, он заявил дипломату: «Вы слишком молоды для посла — в волосах седины нет, посмотрите на меня!» Вмешалась Дона: «Но, Вильгельм, ты поседел только за последние недели».
8 декабря состоялась встреча Дейзи Плесс с сестрой кайзера Маргаритой Гессенской. Принцесса Мосси говорила о противоречивой натуре кайзера. Сообщила, что Англия для нее — единственное место, где она может свободно дышать: «Сердцем я чувствую, что кайзер чувствует так же, только он с этим чувством борется; в глубине души он англичанин, но как политик он против нас (!). Я думаю, что он просто подыгрывает настроениям, которые, как он считает, существуют в народе… ему дороги интересы его страны, он делает все для ее блага… Боюсь, он умрет, во всем разочаровавшись, с разбитым сердцем и душой — если только раньше не лишится разума и не покончит жизнь самоубийством». К зиме репутация Вильгельма несколько повысилась. Отмечали, что кайзер искренне переживает, и его начали даже жалеть. Свой очередной день рождения он встретил в хорошем настроении.
Вильгельм возобновил свою переписку с Николаем. 9 января 1909 года он отправил послание, в котором заверял русского царя, что был в полном неведении относительно австрийских планов аннексии Боснии и Герцеговины, вызвавшей такую волну гнева в Санкт-Петербурге. Он выразил мнение, что стоило бы вновь попытаться установить союзнические отношения между Германией и Россией. Кайзер писал: «Я более чем когда-либо твердо уверен, что Германия и Россия должны объединиться как можно теснее; их союз стал бы прочнейшим оплотом дела защиты мира и монархических институтов». Он попытался успокоить Николая насчет намерений своего союзника: «Мы здесь не питаем ни малейшего сомнения, что
