«сатаной». Его эпитафия покойному проникнута желчью: «Европейскую сцену неожиданно покинула выдающаяся политическая личность, оставив после себя заметную лакуну. В такие моменты многое хочется предать забвению. В целом, я думаю, в европейской политике наступит успокоение. При прочих равных условиях это явный плюс. Когда костер не раздувают, он горит не так жарко. Сильнее всего будут скорбеть о Эдуарде VII его подданные; после них — французы и евреи».
С новым королем Георгом Вильгельм встречался не только во время своих визитов в Виндзор; они были знакомы с 1890 года, когда английский наследник престола проходил стажировку в Первом пехотном полку в Потсдаме. В отличие от бабки и отца он очень плохо говорил и понимал по-немецки, владел хорошо только родным языком. Вильгельму новый английский монарх напоминал «английского помещика из глубинки, совершенно не интересующегося политикой и предпочитающего сидеть дома — в частности, из- за незнания иностранных языков». По его мнению, при нем британские внешнеполитические позиции ослабнут и англичане начнут искать сближения с Германией, «но задешево мы не продадимся». Вильгельма крайне разозлил визит, который королю Георгу нанес российский министр иностранных дел. Он высказался кратко и выразительно: «Эта свинья Сазонов».
11 сентября Дейзи Плесс в дневнике нелицеприятно прокомментировала речь, недавно произнесенную кайзером в Кенигсберге. Там он вновь выразил убежденность в божественном происхождении своей власти, заявив: «Я рассматриваю себя как орудие в руках Господа. Я иду своим путем, невзирая на сиюминутные взгляды и мнения, и этот путь обеспечит благосостояние и мирное развитие нашей отчизны». Подобно многим, княгиня Плесс считала кайзера прирожденным актером, но, по ее мнению, его порой заносило слишком далеко: «Ведь он конституционный монарх… и страной управляет не он лично, а правительство. Его беда в том, что он все время ощущает себя как бы в огнях рампы и ведет себя соответственно. Он, как и любой хороший артист, не может просто выйти на сцену и зачитать слова своей роли, он должен добавить экспрессии, что-то свое, какую-то драматическую нотку». Дейзи Плесс отмечает еще одну специфическую черту Вильгельма — крайнее тщеславие. Его появление на зимней охоте (по-видимому, это было в Донауэшингене) в желтых сапогах с золотыми шпорами и в шляпе из птичьих чучел дало ей повод заметить: «Бедняга, он так хочет приятно поразить окружающих, но полное отсутствие вкуса и такта ведет к прямо противоположному результату».
В ноябре 1910 года в Потсдам прибыл с визитом российский самодержец. Бетман и Кидерлен устроили страстному охотнику Николаю II вылазку в лесной заказник. В отношениях с Великобританией никакого прогресса не намечалось — одни разочарования. Англичане были готовы бросить немцам лишь несколько крох со своего стола — и то при условии, что те возьмут на себя обязательство прекратить или замедлить осуществление своей морской программы. По крайней мере так это себе представлял сам Вильгельм. В марте 1911 года на полях одного из документов он сделал пометку, из которой становится ясно, что в это время он считал соглашение невозможным. Если бы Германия остановила морскую программу четыре-пять лет назад, как рекомендовали Меттерних и Бюлов, немцам давно устроили бы то, что Нельсон устроил датчанам в копенгагенской гавани, писал кайзер.
IV
В апреле Вильгельм отправился на Корфу. Пролистав британский военно-морской альманах, он был неприятно поражен тем, что немецкие корабли фигурируют в нем под рубрикой «противник». Кайзер выразил резкий протест на встрече с вице-адмиралом Колином Кеппелом. В письме Николаю он с гордостью сообщал о своих археологических находках — под зарослями ежевики был обнаружен деревянный храм Горгоны VII или VI в. до н. э. (позднее он датировал его уже VIII в. до н. э.). Он сам лично участвовал в раскопках, орудуя своей маленькой лопатой, и с чувством описывал «эти незабываемые моменты напряжения», когда в любой момент перед тобой могут ожить древние сокровища. Несколько дней он провел, «жарясь на солнце» (английский снова слегка подвел его). Так что и властители иногда отдыхают.
Вскоре после кончины «дядюшки Берти» Баллин вновь отправился на рандеву с Касселем. Все политики, с которыми ему довелось встретиться, были единодушны — кайзер прекрасно показал себя во время похорон Эдуарда и произвел на всех хорошее впечатление. Вильгельм и впрямь был неплохим шоуменом.
В начале 1911 года король Георг пригласил Вильгельма посетить Великобританию по случаю открытия памятника королеве Виктории перед Букингемским дворцом. Кайзер прибыл на «Гогенцоллерн» 11 мая в сопровождении супруги и дочери Виктории Луизы. Визит длился немногим более недели. Состоялся ряд бесед с британским военным министром лордом Холденом, вопросы политики, как известно, не затрагивались. Вновь лондонцы радостно приветствовали германского кайзера. Баллин отмечал, что Вильгельм «в настоящее время представляет собой одну из самых популярных личностей в Англии». Момент казался подходящим для достижения взаимопонимания и соглашения. Инцидент с «Пантерой» положил конец этим надеждам.
Летом 1911 года Вильгельм размышлял на тему, что означала бы война в современных условиях. «Ты бы не отнесся к этому так легко, если бы всем твоим сыновьям пришлось отправиться на фронт», — заявил он Мюллеру. «Война — не самое большее зло», — отозвался начальник его военно-морского кабинета. Война и в самом деле, казалось, стояла у порога. 26 июня 1911 года Кидерлен сделал для себя лаконичную заметку: «Корабль: одобрено», а 1 июля германская канонерка «Пантера» вошла в агадирскую гавань. Предлогом была защита германских интересов в южном Марокко, которое может подпасть под французское господство. Демонстрация силы была воплощением непродуманной идеи министра иностранных дел Германии. Сохранивший трезвость мышления Мюллер утверждал, что он с самого начала был ее противником. Франция и Великобритания были застигнуты врасплох, общественность Германии пришла в восторг. Германский посол в Париже потребовал Конго в качестве компенсации за согласие на установление французского протектората над Марокко. Интерес Вильгельма к французской Африке быстро испарился. Каково было истинное отношение кайзера к посылке «Пантеры» — это до сих пор вопрос спорный.
В результате от популярности Вильгельма в Англии ничего не осталось. Он не прибыл на коронацию Георга, состоявшуюся 22 июня, послав вместо себя Вилли Маленького с супругой.
21 июля британский премьер Ллойд-Джордж произнес воинственную речь в лондонском Меншен- Хаусе — ответ на «прыжок пантеры». Вильгельм в это время был в «северной экспедиции» и узнал о содержании во время остановки для бункеровки в Бергене. На борту императорской яхты шушукались: быть войне! Вильгельм запаниковал: а вдруг Британия нанесет неожиданный удар? Он попытался прояснить ситуацию у Кидерлен-Вехтера, который, как всегда, был среди почетных участников турне. Того понять было очень трудно. Он заявил, что Марокко — неподходящее место для немецкой колонизации, что в случае военного конфликта Британия выступит на стороне Франции и пользы от нынешних союзников для Германии при этом никакой не будет. «Его Величество молчал, что означало согласие». МИД был возмущен такой позицией кайзера; Кидерлен-Вехтер, сделав поворот на 180 градусов, пригрозил отставкой — уход от риска войны равносилен признанию поражения. Тирпиц впоследствии сравнил марокканский эпизод с Ольмюцкими постановлениями 1850 года, которыми Австрия грубо унизила Пруссию, Бисмарк эту традицию пересмотрел.
Ревентлов обрушился и на кайзера, и на канцлера: оба заняли, по его мнению, антивоенную позицию. Когда в конце июля «Гогенцоллерн» причалил к пирсу Свинемюнде, на берегу уже ждал Бетман- Гольвег. Вильгельм передал ему то, что ранее услышал от Кидерлен-Вехтера: его беспокоит, что Британия выступит на стороне Франции, что нынешние союзники Германии не имеют для нее никакой ценности и следует несколько умерить претензии в отношении французского Конго. Вильгельм и в самом деле не желал войны — он хотел лишь несколько усилить давление на англичан. «Националь цейтунг» метала громы и молнии, утверждая, что речь идет о чем-то еще более унизительном, чем даже Ольмюц, и вопрошая: «Неужели старая Пруссия умерла? Неужели мы стали расой трусливых баб?» Не осталась неприкосновенной и особа императора: Вильгельма во Франции называют «Гильомом Робким, ягненком в львиной шкуре».
