представителей немецкого зодчества — Людвига Персиуса и Карла Фридриха Шинкеля. Позже Эрнст Ине постоянно выполнял заказы Вильгельма, — его проекты в духе псевдобарокко изрядно изуродовали вид столицы.
Викки и Фриц не отказались от идеи перевода их первенца в какой-нибудь отдаленный гарнизон. «Раньше это имело бы смысл, — писал по этому поводу Вальдерзее, — но теперь никакого, да к тому же кайзер никогда бы не дал на это своего согласия». 22 марта Вильгельму I исполнилось 90 лет. Берлинцы засвидетельствовали свое почтение престарелому монарху, украсив окна домов зажженными свечами. «Зрелище множества уютно мерцающих огоньков было трогательно прекрасным», — вспоминал Вильгельм. В честь юбиляра берлинцы носили в петлицах засушенные цветки васильков. Прибывший из Вены на празднества принц Рудольф ни на шаг не отходил от Вильгельма и его родителей и производил впечатление доброго друга семьи. Вильгельм изливал потоки желчи на всех и каждого — от Фрица и Викки до королевы Виктории и «дяди Берти». Открыто обсуждалось, что будет после смерти юбиляра. Приятель Фрица, барон Франц фон Роггенбах, заверил Вальдерзее, что «имперская мания» у того отнюдь не прошла: «Правление кронпринца начнется с раздачи титулов, всяких новшеств в церемониале, приготовлений к коронации и т. п.; быстро начнутся конфликты с князем (Бисмарком)».
В мае 1887 года разразился новый скандал: кайзер издал распоряжение, согласно которому представлять его на 50-летнем юбилее правления королевы Виктории должен был его внук, а не сын. Фриц в то время проходил курс лечения в Эмсе, и считалось, что состояние его здоровья не позволит ему отправиться в Англию. Викки заподозрила, что за решением свекра скрываются интриги ее сына. Написанное ею письмо матери буквально источает яд: «Надеюсь, ты не будешь очень сердиться на Вильгельма. Уверена, что он не сознательно допустил эту наглую выходку. Все идет из темных глубин его души как следствие недостатка такта и рассудка, иначе бы он таких глупостей не делал». Распоряжение было отменено, из-за чего у Вильгельма случился новый приступ англофобии. По поводу юбилярши он выразился, что «старухе пора бы в могилу», а что касается самой Англии, то, как он заявил Эйленбургу, на нее «просто не хватает ненависти». Тем не менее он не преминул отправиться на торжества в Лондон — правда, так сказать, своим ходом. Прихватив трех лиц из свиты — Биссинга, Кесселя и Ханке, — он рванул по Северному морю на борту торпедного катера, которым командовал тогда никому не известный капитан Тирпиц. Катер едва не сел на мель у местечка Лоуэстофт, и вверх по Темзе его вело лоцманское судно.
В Англии решили разместить членов семьи Гогенцоллернов в разных местах, подальше друг от друга. Фриц и Викки гостили в Букингемском дворце. Вильгельму, Доне и младшему Вильгельму первому правнуку королевы Виктории — предоставили резиденцию в Спенсер-Хаусе — роскошном особняке архитектора Палладио с видом на Сент-Джеймсский парк. В курительной комнате гости обнаружили фолиант, в котором была подробно расписана программа на все дни празднеств. Прусский генерал Ханке погрузился в чтение, но тут появился его английский коллега — генерал Макнейл, приставленный к ним в качестве офицера связи. «Дорогой Хэнки, — возвестил он, — если Вы намереваетесь следовать предписаниям этого тома, то всегда будете попадать не туда и не в то время: все поменяется или уже поменялось…»
Макнейл был прав. Прусского порядка на торжествах не было и в помине. На банкете Вильгельм обнаружил, что для него не нашлось места: вместо первоначально предусмотренных овальных столов поставили четырехугольные, и кресел оказалось меньше, чем предусматривалось. Он попытался самостоятельно решить задачу квадратуры круга и в результате — к своему удивлению, а возможно, и к ужасу — оказался в компании темнокожей сестры гавайского короля Кала-Куа. В ходе разговора выяснилось, что сам король когда-то встречался с ним в Потсдаме, так что можно было считать, что Вильгельм теперь прибыл с ответным визитом к монарху Гавайев! Это могло сойти за случайность, но на следующем приеме Дону посадили рядом с гавайской королевой, и стало ясно, что это был сознательный щелчок по носу. Впрочем, вспоминая позднее о своих приключениях, Вильгельм проявил несвойственное ему благодушие: по его словам, эти мелкие инциденты не могли омрачить великолепие юбилейных торжеств.
Вильгельм недолго оставался в Спенсер-Хаусе. Какое-то время он провел в доме хранителя печати лорда Кадогана. Он встретился с канцлером казначейства Джорджем Гошеном, внуком основателя известного лейпцигского книгоиздательства. Гошен владел немецким языком, а на долю его сына Эдварда выпала незавидная доля представлять Великобританию в Берлине в качестве посла накануне начала мировой войны.
Празднества по случаю пятидесятилетия пребывания королевы Виктории на троне представляли собой волнующее зрелище. Виктория, которая впервые после смерти своего обожаемого супруга (26 лет тому назад!) сняла траур, проехала в открытом экипаже к Вестминстерскому аббатству, сопровождаемая эскортом конной гвардии и всадников-индусов. За ней гарцевали тридцать два всадника — представители правящих династий мира, среди них и Фриц в форме пазевалькских кирасиров. Последний раз Вильгельм видел отца верхом. Наблюдавший шествие врач Феликс Симон отметил про себя смертельную бледность на лице кронпринца. «Не Лоэнгрин, нет, скорее Командор из „Дон Жуана“», — подумал он.
Между тем полемика по поводу методов лечения немецкого кронпринца и диагноза его болезни перекинулась на страницы медицинских изданий. 4 июня вышел очередной номер «Британского медицинского журнала» со статьей специалиста-отоларинголога, некоего доктора Батлина, где он поставил под сомнение возможность определения раковых клеток на основе одной-единственной биопсии. По его мнению, минимально нужно сделать их три или четыре. Пока же «ничем не доказана правота доктора Маккензи и неправота немецких врачей», писал он. 8 июня Маккензи произвел еще одну биопсию, не прибегая к услугам Вирхова, и поспешил во всеуслышание заявить, что оснований для тревоги нет: ткань «совершенно здорова». Впрочем, и сам Вирхов не способствовал плодотворному развитию дискуссии. В «Немецком медицинском еженедельнике» от 9 июня он предал гласности результаты своих анализов и констатировал, что признаков рака обнаружено не было, и высказывал предположение, что налицо
III
Кронпринц и кронпринцесса после окончания юбилейных торжеств не вернулись в Германию. Они начали свое трагикомическое паломничество по Европе. Первым пунктом их одиссеи стал «Квинс-отель» на Бьюльском холме в Верхнем Норвуде — южном пригороде Лондона. Когда-то место считалось модным курортом, но для Викки и Фрица главным его преимуществом была близость к клинике Маккензи. Конечным — вилла «Зирио» на итальянской Ривьере. Первое, что сделала Викки, — это договорилась с матерью о помещении всех личных бумаг ее и супруга в секретное хранилище Букингемского дворца (кстати, они находятся там до сих пор). Маккензи полностью одобрил их решение отправиться в большое европейское турне. В Германии все это вызвало всеобщее изумление; говорили даже о «дезертирстве» принца. Со стороны немецких официальных лиц все громче стали обвинения в адрес английского «шарлатана» и его защитницы — Викки. Типичным было такое высказывание: «Непреложный факт состоит в том, что эта кобургская дьяволица настолько околдовала Фрица, что он дезертировал со своего поста».
Королева Виктория была убеждена, что Фрицу лучше держаться подальше от Германии и немецких врачей. Эту мысль активно поддерживал Маккензи, который, по свидетельству Люциуса фон Балльхаузена, в разговоре с немецким министром Фридбергом высказался вполне недвусмысленно: «Я не просто убежден, я доподлинно знаю: если бы кронпринц лег в мою клинику как простой смертный, я смог бы его вылечить за четыре, максимум шесть недель». 28 июня он сделал еще одну биопсию и послал ее Вирхову в Берлин. Тот вновь не нашел ничего, кроме признаков доброкачественной опухоли. Длительная транспортировка результатов биопсии приводила к комичным недоразумениям: при двенадцатой пробе Маккензи вместе с кусочком ткани прислал емкость с гнойными выделениями из гортани пациента — Вирхов принял жидкость за остатки яичного белка или каши. Утешитель-шотландец продолжал источать оптимизм. Некоторое время он провел вместе с пациентом на острове Уайт. Фриц остановился в замке Норрис, который предоставил
