сделала попытку броситься на меня, кусалась. К родителям не ушла по доброй воле, даже не стала им звонить. Я не возражал, чтобы она осталась у меня, я все же был к ней привязан. Семья так легко не рушится, нет. И потом, я видел ее состояние и боялся за нее. Если мне она будет не нужна – кому нужна такая дерганая, нервная? Лена перестала контролировать свои поступки. Кидала мне в лицо вещи, ругалась матом, чего раньше я от нее не слышал. Когда бросилась на меня, я понял, что это очень серьезно. Тогда я ее связал и уложил на постель, велел успокоиться. Я не хотел вызывать врача, потому что боялся, что ее заберут в психушку. Конечно, зря я этого не сделал. Но знаете, все-таки трудно признать, что близкий человек сошел с ума. Она пролежала на постели всю ночь. Ворочалась, не закрывала глаза, они у нее опухли и покраснели. К утру немного успокоилась, и тогда я решил, что она не будет больше кидаться на меня. Развязал ее, укрыл и сам лег спать на полу. Днем пошел в магазин за продуктами. Вернувшись, не обнаружил жены в квартире. Сразу понял, что она побежала к Лике, потому что всю ночь высказывала разные планы в отношении нее. Говорила, что разберется с ней, что научит ее чтить память Игоря, что испортит ей личико, чтобы больше никто не заглядывался. Я позвонил Лике и в конце разговора понял, что Лена там и что Лике грозит опасность. Когда я приехал туда, Лена была совершенно сумасшедшая, но очень спокойная. Никому не угрожала, вела себя тихо. Сидела на полу, гладила малахитовую подставку, которой убили моего брата, и все время говорила, что ей нужен черный платок».
Сама подследственная, находясь в стражном отделении психиатрической больницы, дала следующие показания: «Я сожительствовала с Игорем Прохоровым, братом моего мужа, три года. Он был мне неверен, изменял с молоденькими девушками, потому что ему больше нравились молодые дурочки, брюнетки, а я блондинка, я старая…» На вопрос, сколько ей лет, неохотно ответила: «Пятьдесят восемь», точно называя возраст своей матери. После этого на некоторое время замолчала и отказывалась отвечать на вопросы. Сидела на стуле очень прямо, сосредоточенно расчесывала руки и ноги, потом вдруг сама заговорила, отвечая на только что заданные вопросы: «Я хотела, чтобы мы поженились, но он отнесся с презрением… Сказал, что никогда так не поступит с женой. Говорил, что жену не любит, а любит другую, но что он человек порядочный и потому развод для него невозможен. На мои слезы отвечал насмешками или заставлял меня уйти. Был со мной груб, особенно в последнее время. Его жена и мой муж хотели его убить, и меня просили тоже помогать. День назначили, хотели, чтобы я его держала за ноги, пока Саша будет душить. А я давно Игоря предупреждала, что они задумали, но он мне не верил, говорил, чтобы я не выдумывала. Вот и поплатился».
Вечер четвертого мая, когда было совершено убийство, она описывала так: «Задумали пойти к нему в полночь. Я хотела еще раз предупредить Игоря, мужу сказала, что на работе задержусь, а сама поехала к нему. В полдесятого приехала, он мне сам открыл дверь. Не желал со мной разговаривать, говорил, что я дура. Я увидела у него на полке красивую вещь – кубок из красного стекла, и сразу поняла, что его принесла какая-нибудь любовница. Стала допытываться, кто его принес, он отвечал – соседка, просила поискать, кто может кубок оценить. Я сразу поняла, что он говорит неправду, стала упрекать. Мы еще поговорили. Я была очень расстроена. В результате произошла ссора. Он меня оскорбил и сказал, что больше никогда не желает меня видеть. Я ответила, что не могу без него жить. Он мне еще что-то сказал, но я уже ничего не помню!»
Подследственная категорически отрицала, что совершила нападение и нанесла Прохорову смертельный удар по голове. Из ее показаний полностью выпал отрезок времени продолжительностью примерно в час. После вспыхнувшей ссоры она сразу начинала говорить о том, что вернулась домой очень поздно и муж начал ее упрекать: «Говорил, почему задерживаешься, надо идти его убивать. Я ему сказала, что не надо. Он настаивал. В конце концов он сказал, что сейчас сам поедет к брату, чтобы его задушить. Я умоляла не делать этого. Но потом поняла, что надо ехать с ним. Мы приехали туда в полночь, поднялись по лестнице, звонили, потом Саша открыл дверь».
Подследственная утверждала, что ее муж имел дубликат ключей, сделанных сообщницей – Анжеликой. «Не знаю, куда он дел эти ключи, – ответила она, когда ей сообщили, что никаких следов дубликата не обнаружено и Анжелика уверяет, что никому ключей не давала. – Спрятал, конечно. Мы вошли в квартиру, увидели труп… Саша делал вид, что удивился. Мне стало плохо, я поняла, что он проник в квартиру раньше меня и убил Игоря. Но я ему этого не сказала. Он говорил, что убил брата кто-то со стороны. И потом так мне говорил, думал, я ничего не поняла. А подставку сунул на антресоли в мою сумочку специально, чтобы навести на меня подозрение». Также подследственная утверждала, что пролежала связанная несколько дней. «Связали меня, положили на постель, издевались, говорили, что теперь мне не уйти от них. Саша грозился, что отравит меня, потому что я могу дать против него показания. Лика изображала из себя добрую, но я слышала, как они громко говорили при мне, что убьют меня, как только я усну. Я старалась не спать, не закрывала глаза. Очень уставала от этого. Потом он ушел, и я развязалась и поехала к Лике. Я решила с ней поговорить, чтобы она выдала Сашу, чтобы все было по справедливости… Показала подставку, потом она стала говорить с Сашей по телефону и я поняла, что она говорит на их тайном языке, делает намеки, чтобы он приехал и меня тоже убил. Я хотела, чтобы она замолчала, помню, что замахивалась на нее подставкой, что бежала за ней. А потом она выскочила в коридор и с той стороны заперла дверь, и еще кто-то помогал ей держать дверь, потому что я слышала, как они там переговариваются. Потом пришел Саша, а куда делся третий мужчина, не знаю».
При дальнейших беседах была сдержанна, доверительна, охотно вступала в контакт, много говорила о себе, о своем детстве. Считала, что «врачи помогут», потому что они «имеют дипломы». Правильно воспроизводила обстановку окружающей жизни, но в ряде случаев переставляла события по времени, путала их последовательность. Утверждала, например, что сперва вышла замуж за Сашу, а потом Игорь женился на Лике. Также говорила, что подставка из-под часов пропала очень давно, она уже полгода ее не видела и объясняла это так: «А вы что думаете? Саша ее припрятал, специально, чтобы совершить убийство. Я давно уже думала, куда пропала подставка». Утверждала, что в тот вечер, когда пришла к Игорю поговорить, подставки там не видела и в руки не брала. То же самое относилось и к кубку из красного стекла, который она якобы видела в квартире во время последнего визита. Помощник следователя припомнил такую вещь на портрете соседки Прохоровых, Ады Дмитриевны, и снова вызвал ее для дачи дополнительных показаний. После небольшого и, в общем, уже для всех привычного скандала, та подтвердила, что действительно давала соседу эту вещь, чтобы он показал ее знающим людям, потому что знала – у него есть такие знакомые. Но дело кончилось ничем, Игорь много работал и кубок никому не показал, поэтому она его забрала. Негодующая дама утверждала, что все это было месяца два назад, и уж конечно, никакого кубка вечером четвертого мая там не было, быть не могло, и пусть эта сумасшедшая не выдумывает! Таким образом, в сознании подследственной произошло явное замещение кубка на подставку – не в силах смириться с реальным фактом убийства, она подсознательно заменила орудие убийства на посторонний предмет.
Лена совершенно не помнила, как добралась до дома после «разговора» с Игорем, не могла назвать вид транспорта и сильно сомневалась – не Игорь ли ее подвез? Потом эта идея ей так понравилась, что она постоянно с удовольствием повторяла: «Видите же, он на меня все-таки не сердился и даже подвез домой. Он меня все-таки любил». Вскоре ее спокойное, доброжелательное отношение к врачам и соседкам по отделению неожиданно и беспричинно изменилось. Поведение подследственной приобрело ярко выраженный агрессивный характер. Врачам она теперь грубила, упрекала в необразованности, отказывалась отвечать на их вопросы, говорила, что все это только издевательство и что у них нет санкций на ее арест, так что ее должны немедленно выпустить. В отделении вела себя дерзко, грубила окружающим, демонстративно обнажалась перед медработниками и милицией. Писала различные заявления, требуя своего освобождения и диктуя условия. Критики своего поведения не признавала, на замечания персонала отвечала приступами ярости, потом долго плакала, лежа на своей койке, отвернувшись от всех, молчала по нескольку часов, глядя в потолок, причем нарочно старалась не моргать, объясняя это потом тем, что «приятно, глаза так немножко пощипывает, и вижу при этом разное».
Заключение экспертизы было следующее: «В момент совершения преступления Прохорова Е.А. обнаруживала признаки болезненного состояния и совершила убийство в состоянии аффекта. Прохорова Е. А. в период совершения преступления и в настоящее время страдает хроническим психическим заболеванием в форме шизофрении. Как страдающая хроническим психическим заболеванием Прохорова Е. А. в период совершения правонарушения не могла отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. Ее следует считать невменяемой в отношении содеянного. По своему психическому состоянию в
