немедленно сориентировался, развесив карту на этой самой команде пингвинов в галстуках, которая за нами увязалась. Как говорится, с паршивой овцы, и опять же небольшая приятная заподлянка.
История с заповедником и мерами по сохранению пещер на этом совсем даже не заканчивается. Она тянется по сей день, хотя и другими методами и на других уровнях. Я этого слегка коснусь в следующих главах, пока ограничившись самоцветским этапом в истории пещер Кугитанга и его прямыми последствиями. А последствия были разнообразны.
Конец семидесятых и начало восьмидесятых — время максимального разгула вандализма — очень прочно вбило в головы многих и многих, что пещеры есть исключительно источник оникса и красивых сувениров. За сувенирами на Кугитанг ездили чуть ли не все геологи Средней Азии. У местного населения появилась мода иметь в каждом доме ночник из гипсового сталагмита или люстры со вставленной внутрь лампочкой. Пещерные образцы стали ходовым меновым материалом среди коллекционеров, массами продавались в Москве на Птичьем Рынке. Ими украшали министерские кабинеты и модные рестораны. Вполне понятно, что это гораздо страшнее непосредственного разгрома пещер самоцветчиками, а главное — гораздо труднее пресекаемо. Никакие административные меры были невозможны. Нужен был радикальный перелом сознания у очень многих, и не было никаких надежд, что это возможно в короткие сроки. Ни у кого из нас не было на эту тему никаких идей, кроме соответствующего крена в газетно- телевизионной кампании и подпольного воспитания вандалов с возможным мордобитием. А это все при таких масштабах — как мертвому припарки.
Как всегда, выручил случай. В 1985 году на массиве была открыта новая красивая пещера — Геофизическая. Она не была изуродована туристами и горными работами, была сравнительно легкодоступной, и очень красивой. Достаточно красивой и достаточно легкодоступной, чтобы ее могли посетить власть имущие, а посетив — преисполниться гордости и оценить грядущие перспективы туризма. Вокруг этой пещеры (подробнее я о ней расскажу в отдельной главе) началась такая борьба сразу нескольких местных организаций за право контроля и охраны, что массовый пещерный вандализм в регионе стал просто физически невозможен. Какие-то частные реликты, конечно, наблюдаются и сегодня, но уже настолько мелкие, чтобы проблема потеряла остроту.
Разумеется, среди последствий самоцветской деятельности были не только моральные, но и самые что ни на есть физические. Я не имею в виду конкретно уничтоженных залов — их не вернуть. Созданные неразумной деятельностью факторы уничтожения могут оказаться саморазвивающимися и продолжать быть активными в течении многих десятилетий. В нашем случае таковыми оказались штольни, которыми вскрыли крупнейшие пещеры для удобства отработки. Одна — в Кап-Кутане Главном, две — в Промежуточной. Штольни эти вызвали резкое форсирование вентиляции пещер, приведшее к их быстрому осушению. Во многих залах запылились, растрескались и даже осыпались натеки. В Кап-Кутане Главном высохла лужица, около которой жила уникальная популяция адаптированных к жизни в пещерах жуков- чернотелок, и популяция исчезла. Осушка идет дальше, и единственное средство ее остановить — загерметизировать все штольни бетонными пробками, оставив у пещер только природные входы. Всего-то необходимы — пара десятков мешков цемента и пара цистерн воды, а всю работу любая из групп спелеологов выполнила бы бесплатно. Но все обращения спелеологов ко всем местным организациям на эту тему глохли и глохнут как в вате. А пещеры продолжают сохнуть.
Если штольни закрыть, многое еще может восстановиться — природа имеет кое-какие резервы. Так, практически все следы самоцветской деятельности вне пещер уже исчезли. Дороги, спускающиеся в каньоны и врубленные в скалу, отвалы штолен, канатки — несколько сильных дождей, вызвавших селевые потоки — и каньоны в первозданном диком состоянии. Точно так же, если загерметизировать штольни — в погубленных частях пещер спустя всего пару лет опять зазвенит капель, наполнятся озера, исчезнет пыль со всякими клещами в ней. А лет через двадцать затянутся кальцитовой пленкой многие сколы на натеках. Погубленных уникальных красот это, конечно, не восстановит, но даже самые разгромленные привходовые участки будут выглядеть во всяком случае не хуже лучших пещер Крыма и Кавказа.
ТАКОЕ ВОТ КИНО
… еще живет дикарский задор прирожденного бунтаря против благонамеренной обывательщины, необузданная жажда приключений тех романтических корсаров…
После прочтения предыдущей главы у читателя вполне могло сложиться впечатление, что на момент «отбития» пещер Кугитанга у самоцветчиков спелеологи-любители уже имели готовую методологию и даже программу дальнейшего исследования пещер, резко переключив всю обстановку с массированного грабежа на наполненную смыслом продуктивную деятельность. Только и отвлекаясь, что на борьбу с реликтами самоцветской деятельности.
Очевидно, что это не совсем так, и даже совсем не так. Переходный период затянулся на годы и был весьма многотруден. И причина здесь плоска как блин. Пещеры Кугитанга слишком не похожи по своему устройству на пещеры других карстовых районов, сложны для понимания и во многом даже парадоксальны. В них физически невозможно было организовать изучение по отработанным в Крыму или на Кавказе методикам, когда группы делят между собой сроки экспедиций и сферы деятельности. На Кугитанге всего много — и всего мало. Есть достаточно места, чтобы разместить на поисковку и раскопки сотню групп — и есть полная гарантия того, что максимум одна из них накопает что-нибудь быстрее, чем за пару-тройку лет. Для любительских групп, не влюбленных фанатично именно в эту пещерную систему, такой вариант неприемлем — не найдя ничего за разумные сроки, они всенепременно рано или поздно переключатся на праздношатание. При котором пещеры страдают ничуть не меньше, чем при их прямом разграблении на сувениры. Словом, для того, чтобы оправдать поднятый шум, нужно было за некоторый разумный срок заместить нами же созданный миф о спелеологии на Кугитанге достаточно впечатляющей реальностью, а это оказалось ох, как нелегко.
Скажу еще одну сакраментальную вещь. Пещеры Кугитанга не открываются группам — только личностям. В двух вариантах — либо «на новичка», либо тем, кто положил много лет на их исследование и понимание. Но не в промежуточном варианте. И пока мы это поняли, пока перестроили всю постановку исследования на соответствующие рельсы, прошли годы, о которых я немного и расскажу в этой главе.
Говоря о личностях, я совсем не имею в виду только личности лидеров спелеологических групп. Наоборот, подчеркну еще раз, что спелеология — командная игра ярких индивидуальностей, и в открытии любого нового продолжения в совершенно обязательном порядке имеется вклад существенно более, чем одного человека.
Итак, первая возникшая проблема — чем заняться на Кугитанге тем сотням спелеологов, входящим в два десятка групп, которые внесли свой вклад в оборону пещер и теперь хотели бы подкрепить его таким же исследовательским. Как-то само собой получилось, что мне, как основному в спелеологических кругах эксперту по Кугитангу пришлось выполнять роль чего-то типа главного координатора. А учитывая то, что существенно больше половины команд ранее на Кугитанге не были совсем, скорее даже не координатора, а некоторого источника идей, на которых они могли бы пастись до тех пор, пока не появятся собственные.
То, что в этой роли я успешно провалился, равно, как и все, кто пробовал исполнять ее позже, было закономерно. До появления первых собственных верных идей о том, как же все-таки эта система устроена, оставалось еще несколько лет, а идеи, не подкрепленные теорией и только фиксирующие факт слабой отработанности тех или иных участков пещеры или поверхности, на Кугитанге не работали вовсе. И привело это не только к разочарованию многих групп, но и к резкому ослаблению эффективности экспедиций моей команды — ресурсы, которые могли бы быть задействованы на выработку
