— Напрасно, баринъ, напрасно, потому какъ случится; въ иную минуту я за себя не отв?чу… Ну, а тутъ не то вышло, совс?мъ не…
Онъ оборвалъ на полуслов? и, какъ-то вдругъ бол?зненно сморщивъ свое широкое загор?лое лицо, устремилъ безц?льно глаза въ пространство… То, съ ч?мъ онъ вышелъ изъ будуара жены, словно разв?ивалъ теперь св?жій в?терокъ, несшійся ему въ лицо изъ-подъ надвигавшейся по небу съ с?вера дождевой тучи. Онъ жадно втягивалъ его себ? въ легкія, словно посл? пьяной ночной пирушки выходя изъ спертой атмосферы трактира. И ч?мъ бодр?е физически начиналъ онъ себя чувствовать, т?мъ тяжел?е становилось у него на душ?.
— Плоть-челов?къ, духомъ немощенъ, — вотъ что, баринъ! выговорилъ онъ неожиданно, обернувшись къ Зяблину.
Тотъ вскинулъ на него недоум?ло свои старческіе глаза.
— Что такое?
Но пріятель его не отв?тилъ. Онъ махнулъ рукой и направился быстрыми шагами подъ одну изъ висячихъ галлерей по пути къ конюшнямъ.
III
О, zarte Sehnsucht, susses Hoffen,
Der ersten Liebe goldne Zeit…
Мирно по-прежнему текла жизнь во Всесвятскомъ. Но въ прежнему прибавилось теперь еще н?что новое, какая-то струя молодаго, животрепещущаго счастья. Нужно-ли докладывать догадливому читателю, изъ какого источника изливалась и текла она? Нужно-ли говорить ему притомъ, что не била она искрометными брызгами, не шум?ла грохотливымъ потокомъ, а неслась св?тлымъ, еле еще зам?тнымъ для постороннихъ глазъ, но 'отражавшимъ уже небо' ручьемъ, какъ говорили въ старину поэты? Маша Троекурова и Гршпа Юшковъ переживали еще ту первоначальную пору, ту зарю любви, когда чувство, какъ листья на деревьяхъ весной, только завязываетъ свои н?жныя почки и, словно не в?ря еще себ? самому, ждетъ, когда 'съ востока яркаго все шире налетающіе дни', по выраженію Фета, принесутъ ему достаточно тепла и силы для полнаго роста и цв?тенія. Дружеская, почти братская пріязнь д?вушки къ Гриш? еще какъ бы робко, какъ бы колеблясь, отдавалась наплыву иного чего-то, бол?е проницающаго и захватывавшаго ее, внезапное ощущеніе чего иной разъ нежданно покрывало все лицо ея румянцемъ. Отношенія ея къ нему зачастую отзывались прежнимъ, привычнымъ ей ребяческимъ задоромъ, дразненіемъ, полунасм?шливымъ, полунаставительнымъ тономъ, н?сколько комическимъ тономъ какого-то превосходства, который она издавна приняла въ обращеніи съ нимъ. Онъ, со своей стороны, старался держаться съ нею своей прежней манеры, чуть-чуть высоком?рной снисходительности къ 'балованному ребенку', какъ называлъ онъ ее, 'выходки' котораго, какъ бы иногда и ни были он? колки для его самолюбія, 'не могли, само собою, быть принимаемы имъ въ серьезъ'… Но оба они чувствовали особымъ, внутреннимъ чутьемъ, что все это, этотъ тонъ, эти насм?шки, были не что иное, какъ какая-то игра, какая-то комедія, которую они 'ломали', Богъ в?сть для чего, другъ предъ другомъ, и что 'не то, не то совс?мъ' говоритъ у нихъ иной разъ языкъ и см?хъ, 'глупый см?хъ', вырывавшійся у нихъ изъ устъ, между т?мъ какъ глаза его съ невольнымъ, всего его озарявшимъ восхищеніемъ останавливались на ней, а она досадливо чувствовала, что рд?етъ вся, какъ маковъ цв?тъ, подъ этимъ его прикованнымъ къ ней взглядомъ…. Ихъ встр?чи и разговоры притомъ были не долги и всегда какъ-то сп?шны, хотя уже шла вторая нед?ля, какъ жили они подъ однимъ кровомъ. Вс? трое Юшковы, оба старика и Гриша, по приглашенію Троекуровыхъ, пере?хали къ нимъ на жительство изъ своихъ Угловъ, посл? того, какъ Николай Ивановичъ ?ирсовъ, испугавшись сильнаго припадка грудной жабы у почти восьмидесятил?тняго теперь Василія Григорьевича, объявилъ имъ, что дни почтеннаго старца изочтены, и что ихъ продлить на н?которое еще время можно лишь при самомъ тщательномъ и безпрерывномъ уход? за нимъ и постоянномъ наблюденіи врача, а что между т?мъ самъ онъ, ?ирсовъ, связанъ своею больницей во Всесвятскомъ и можетъ бывать въ Углахъ лишь на?здомъ, а сл?довательно отсутствовать въ ту самую минуту, когда больному понадобиться можетъ бол?е всего его присутствіе. Сл?довало поэтому или выписать особаго 'практиканта' изъ Москвы, или перевезти страждущаго во Всесвятское, 'гд? и онъ, медикъ, да и, что лучше его, вс? женскіе мозги и руки дома будутъ къ услугамъ страдальца', объяснялъ ни въ какія тяжелыя минуты не перестававшій буфонить докторъ… Никакого 'практиканта', разум?ется, не выписали, а больнаго съ величайшими предосторожностями перевезли во Всесвятское, гд? онъ съ братомъ и племянникомъ пом?щенъ былъ со всевозможнымъ удобствомъ въ одномъ изъ выходившихъ въ садъ павильйоновъ, значившихся 'для гостей', гд? жила когда-то княжна Кира Кубенская. Тамъ д?йствительно н?жныя женскія руки мягкимъ прикосновеніемъ своимъ заставляли его почти забывать свои страданія, — чуткіе женскіе 'мозги' угадывали заран?е, предупреждая ихъ, его бол?зненныя прихоти… Троекуровы мать и дочь дежурили у него весь день, см?няясь чрезъ каждые два часа. Анфиса Дмитріевна являлась вечеромъ и ночевала у него въ комнат? на большомъ диван? за его кроватью, невидимая имъ, но готовая каждую минуту, прерывая свою полудремоту, подб?жать къ нему, перевернуть его своими сильными руками на другой бокъ, растереть затекшую руку, приподнять безсильно съ?хавшую съ подушки голову… Старецъ, впрочемъ, не испытывалъ мучительныхъ страданій: онъ тихо угасалъ, тяжел?е дыша каждый день, начиная 'не чувствовать уже бол?е ни рукъ, ни ногъ'. Но духомъ онъ былъ все также св?телъ; покрывавшіеся мутною пеленой, большіе голубые глаза теплились все еще не угасшимъ пламенемъ. 'Я счастливъ', говорилъ онъ, когда одышка давала ему быстротечный отдыхъ, — 'я не над?ялся такъ умирать; сладко, когда точно ангельскія крылья в?ютъ надъ тобой', улыбался онъ, со стоявшими на волоскахъ р?сницъ блестящими слезками, наклонявшимся надъ нимъ этимъ женскимъ, старавшимся въ свою очередь успокоительно улыбаться ему, лицамъ. Къ полдню ему почти всегда становилось легче. Вс? обитатели дома собирались въ т? часы кругомъ его кровати. Онъ любилъ вид?ть ихъ тутъ 'вс?хъ', слушать 'живой разговоръ', стараясь вызвать на какое-нибудь 'разсужденіе' брата своего и Бориса Васильевича, а самому безмолвно внимать, не отрываясь въ то же время взглядомъ отъ Маши, отъ 'этой другой, явившейся ему райскимъ вид?ніемъ на разстояніи четверти в?ка', какъ выражался онъ ей, когда она была еще пятнадцатил?тняя д?вочка, своимъ романтическимъ языкомъ временъ Св?тланы… Но теперь эти тускн?вшіе глаза его съ какимъ-то особымъ, какъ бы тревожнымъ вниманіемъ переб?гали отъ нея къ сид?вшему тутъ же, часто рядомъ съ нею, племяннику, словно допытываясь, словно вопрошая и говоря ему: 'Принялъ-ли ты во внутрь всю ея душевную прелесть, будешь-ли ты в?къ, всю жизнь, разум?ть и ц?нить даруемое теб? отъ неба сокровище?'…
Изо вс?хъ присутствовавшихъ словно одинъ только понималъ и въ свою очередь 'принималъ себ? во внутрь' значеніе этихъ н?мыхъ вопросовъ отходившаго къ в?чности старика. Этотъ одинъ былъ Борисъ Васильевичъ Троекуровъ, и одинъ онъ глубоко задумывался и поникалъ челомъ отъ охватывавшей его зат?мъ душевной заботы, между т?мъ какъ и Александра Павловна, и старый морякъ, обнимая т?мъ же сочувственнымъ взглядомъ больнаго и молодыхъ людей, обм?нивались мгновеннымъ взглядомъ и тихо улыбались угадываемой каждымъ у другаго мысли.
Разум?ли-ли, въ свою очередь, молодые люди сокровенный смыслъ этихъ допрашивавшихъ ихъ старческихъ взглядовъ, мы не знаемъ, но въ отв?тной на нихъ улыбк? Маши не сказывалось, во всякомъ случа?, смущенія. 'Не бойтесь за меня, я съум?ю постоять за свое счастье', гораздо скор?е говорили, казалось, ея прямо смотр?вшіе глаза и твердо очерченныя линіи алыхъ губъ и круглаго, широкаго подбородка…
Такъ сид?ли они вс? однажды кругомъ больнаго, когда вошедшая съ урочной чашкой молока, которымъ единственно питался теперь онъ, Анфиса Дмитріевна ?ирсова передала въ полголоса бывшей своей 'барын?', что прі?хала 'одна особа' и желаетъ вид?ть ее, Александру Павловну, или Бориса Васильевича, не бол?е какъ на четверть часа, такъ какъ знаетъ, что имъ теперь не до постороннихъ и сидятъ они постоянно, какъ сказывали ей люди, у больнаго.
— Кто такой? спросила н?сколько изумленно Александра Павловна: она какъ-то давно не им?ла
