Когда жжение поутихло, Гупта меня освободил. Я увидел, что кровь остановилась. Вокруг раны всё было щедро измазано гуптиными слюнями и какой-то зеленоватой кашицей.
Гупта же встал и к Хродомеру направился. Подошёл, рубаху на нём разорвал и взял изрядный лоскут. Этим-то лоскутом мою ногу и обвязал. А Хродомер всё смотрел на курган, будто до нас с Гуптой ему и дела нет.
Гупта же сунулся в нору, где я прежде сидел, гавкнул туда пару раз, ветры испустил, выпростался из норы и, умильную рожу скроив, сделал мне «козу», после чего приглашающе засмеялся. Я тоже засмеялся. Я делал всё, что велел мне Гупта.
Гупта вернулся к мёртвому Хродомеру, сел перед ним на корточки, утыкаясь толстыми коленями Хродомеру в простёртые руки, и начал Хродомера ругать. Я подошёл ближе и сел рядом с Гуптой. Гупта бранился, словно пел, покачиваясь на корточках.
— Течёт река, у реки два берега, на одном берегу курган стоит, на тот курган село глядит, в селе старейшин двое. Каковы старейшины, таково и село. А каково село, коли ногу свело? Разума нет, так откуда ж свет? Один — гав-гав — по дружкам соскучал, из дома сбежал, в курган зарылся, от родных и домашних скрылся. Хорош! С Арбром-вутьей пивом напиться хотел, а Арбр-то безголовый! Сам ему голову срубил и про то забыл. А ты, Хродомер, куда ползёшь? В нору ползёшь? Экий озорник Хродомер! Что удумал! В норе сидеть, из норы глядеть, кто на реку пойдёт, того стращать! Старейшина!
Течёт река, в реке вода, у реки берега. На берегу село стоит, на село Бог Единый глядит. Недоволен Бог Единый. Бог Единый Гупту призывал, Бог Единый Гупте говорил, Бог Единый Гупте пальцем грозил, на село указывал.
Птички-то меня, Бога Единого, славят: чик-чирик! Козочки-то меня, Бога Единого, славят: ме-ме-ме! А Гупта по миру ходит, весть об этом носит: бу-бу-бу, люди добрые, бу-бу-бу!
Бог Единый Хродомеру разум дал, Бог Единый его у Хродомера взял. И глупый Хродомер стал. И без того был глупый, а сейчас ещё глупее.
Ступай, Гупта, от моего лица. Принеси мне, Гупта, три яйца: одно куриное, одно гусиное, одно от стельной коровы. Пошёл Гупта по селу, нашёл Гупта два яйца: куриное нашёл, гусиное нашёл, а от стельной коровы не нашёл.
Говори, Хродомер, где в селе вашем яйцо от стельной коровы?
Хродомер все глядел на курган остекленевшими глазами.
А Гупта вскричал торжествующе:
— Молчишь, Хродомер? Не знаешь? Только и горазд, что в норе сидеть, из норы глядеть. Глупый Хродомер.
Когда Гупта только начал Хродомера бранить, я не хотел его слушать, ибо поруганием звучали слова Гупты. Но Гупта не давал мне убежать. А потом вдруг понял я, что Гупта прав: да, Хродомер и есть тот самый старый озорник, который ползёт к норе, дабы шалости чинить. И легко мне стало.
Тут Гупта пошарил под своей необъятной рубахой и два яйца извлёк, одно побольше, другое поменьше. Разбил то, что поменьше, о свой лоб и мне протянул. Я стал пить и на Гупту глядеть во все глаза. Гупта второе яйцо тоже о свой лоб разбил и сам присосался. Сидели мы с ним над мёртвым Хродомером и пили сырые яйца. В меня словно новые силы вливались.
Гупта же вдруг захрюкал и с косогора на тропинку скатился, где Сванхильда лежала. Пошарил там, а после ко мне обратно залез. Горсть ко мне протянул, а в горсти у него козий горох лежал.
И закричал Гупта:
— Нашёл! Нашёл! Вот они, яйца от стельной коровы!
И начал одним катышем себя в лоб бить.
Меня хохот разобрал. Я отбросил яичную скорлупу и стал смеяться до слёз. Глядя на меня, и Гупта засмеялся. Хродомера толкнул и спросил его:
— Что, Хродомер, почему не смеёшься?
Поскольку же Хродомер молчал, сказал Гупта:
— Знаю, почему не смеёшься. Стыдно тебе, Хродомер. Стар ты уже в норе сидеть.
— Это не яйца, — сказал я, трясясь от смеха. — Это козье дерьмо.
— Понял, Хродомер? — сказал Гупта строго. — Это козье дерьмо. А ты говоришь, что это хоромы просторные. Какие же это хоромы? У девки дырка между ног — и та шире. Носила тебя эта гора долгие годы — и выродила. И медведя лелеяла в утробе своей — и проспал зиму медведь в утробе горы и вышел. Нет больше медведя. Псица свирепая выводок здесь вывела. И отлучилась псица — а Хродомер тут как тут. Шалун Хродомер! Всех щенков по одному повытаскал и в реку побросал. Экий глупый Хродомер! Слепые щенки плавать-то не умеют! Одного только оставил. Щенка-убийцу оставил. Прибегает псица в нору, а вместо щенков Хродомер сидит. Псица-то Хродомеру: гав-гав! А Хродомер псице в ответ: кхе-кхе…
Я уже изнемогал от смеха. А Гупта продолжал:
— Зачем в нору ползёшь, Хродомер? Нынче это чрево волчонка носило, да вытащил я волчонка с клыком железным. Нанялся я вам тут в повивальные бабки, помогать вашим горам волчатами разражаться?
Зачем в нору лезешь? Думаешь, старый влезешь, молодой вылезешь? В одном чреве дважды не высидишь.
В селе беспорядок и в доме у тебя упадок. Упала крыша-то, вот упадок и получился! А ты по косогору ползаешь. Иди домой, Хродомер.
После того поднялся Гупта на ноги, повернулся к Хродомеру спиной и на Сванхильду уставился. Я к Гупте подошёл поближе, Гупта взял меня за плечо своей медвежьей лапой, встряхнул слегка и промолвил с огорчением:
— Да что ж такое! Никто слушаться не хочет! Всяк делает, что в голову взбредёт. Оттого и упадок в селе. Вон и девка упала, как дом хродомеров. Хродомер-то старейшина-то хорош-то: гостей назвал, угощенья наобещал, а сам из дома сбежал, дом спалил и в норе укрыться думает. При таком старейшине и девка от рук отбилась. Ишь, нарядилась да в путь пустилась. Солнце садится, домой пора, матери помогать. Матери помогать, ложиться почивать.
И стал к Сванхильде спускаться. Цепляясь за Гупту, я пошёл следом. Гупта встал на тропинке, широко расставив ноги, и неодобрительно покачал головой.
— Бога Единого так не славят, — сказал он. — Не славят так Бога Единого. Нет, не нравится Богу Единому, когда его так славят. Плохо это. Бог Единый сердиться будет, Бог Единый будет ногами топать.
С этими словами Гупта ухватился за железный крест, который пригвоздил мою сестру к тропинке, и с силой выдернул его из живота Сванхильды. Сванхильда подалась было следом за крестом, но, освобождённая, упала на тропинку.
Я глянул на её лицо с широко раскрытым ртом и вытаращенными глазами. В углу рта запеклась кровь. Я вспомнил, что моя сестра мертва, и хотел было попросить Гупту воскресить её прямо сейчас. Но в этот миг Гупта повернулся к Хродомеру и, погрозив тому крестом, пугнул:
— У-у-у!
И размахнувшись широким движением, бросил крест в реку.
Подмигнул мне, скривив лицо на сторону, и пояснил громким шёпотом, что Бог Единый нарочно его, Гупту, попросил хорошенько Хродомера попугать. Чтобы неповадно Хродомеру было.
Я решил не мешать Гупте воскрешать. Ему виднее, как делать.
Гупта наклонился взял Сванхильду на руки и сказал неодобрительно:
— Ишь, набегалась, коза! Мать-то ждёт-пождет, проглядела все глаза! А эта спать улеглась! Что надумала — на берегу спать! Хорошо, Гупта мимо шёл. Гупта тебя и нашёл. А если бы недобрый человек нашёл?
И стал укачивать на руках Сванхильду. Длинные светлые косы Сванхильды раскачивались в такт гуптиным шагам. Всё-таки очень здоров был Гупта. Шёл без всяких усилий со Сванхильдой на руках вверх по косогору, да ещё напевал и приплясывал по дороге.
Он колыбельную пел. Вернее даже не пел, а орал на все село, и присвистывал, и причмокивал.
— Вырастешь большая, отдадим за вождя. Родишь ему сына. Пойдёт он в поход, привезёт тебе золотые серьги… — И снова: — Вырастешь большая, отдадим за вождя…
Я стал Гупте вторить, распевая во всю глотку:
