Теодагастом выскочили — подловили-таки Гизарну!
С самого собрания воинского Гизарна крепился, ходил чернее тучи, однако ж тут не выдержал. За меч было взялся, но опамятовался: в капище едет, нельзя ему ссоры затевать. Губу закусил.
Тут с другой стороны улицы телега завизжала, заскрипела, из ворот валамирова подворья выезжая. В телегу дядя Агигульф был запряжёт. Он и ржал по-конски и головой тряс.
Конь Гизарны попятился. Гизарна на дядю Агигульфа глаза вылупил. И не заметил Гизарна, как Валамир прокрадывается, жерди, ремнями в козлы связанные, несёт.
Нам с Гизульфом любопытно — что ещё богатыри наши затеяли?
Дядя Агигульф Гизарне говорит: зачем, мол, тебе верхом ехать? Бери, мол, телегу, запрягай козлов. Будешь, как Вотан, на козлах кататься. И к козлам подскакивает, за рога их хватает. Спрашивает: который у тебя Скрежещущий-Зубами, а какой — Скрипящий-Зубами?
Гизарне самому впору зубами скрежетать. Так и убил бы дядю Агигульфа, но сдерживается. Нельзя ему убивать, в капище едет. Вот кабы из капища ехал — тогда можно.
Гизарна спешился и, коня в поводу держа, к шутникам направился — к Аргаспу с Теодагастом и дяде Агигульфу с телегой его. Желваки на лице так и ходят. Пока кроткие речи сквозь зубы цедил, не заметил, как сзади к коню Валамир подобрался. Конь вдруг заржал, вырываться стал.
Гизарна обернулся — новая напасть: Валамир под брюхо коню лезет и с собой что-то тащит.
Гизарна все так же кротко спросил, что это сукин сын и внук сучий под брюхом благородного животного делает? Не кобылицей ли себя возомнил? Так его благородный конь не всякую кобылицу семенем своим почтить изволяет. Посему пускай Валамир убирается и на своём подворье у петухов милости просит, коли так уж приспичило ему.
Тут Валамир рожу дерзкую выпростал из-под брюха коня гизарнова и со смирением притворным вопросил, отчего у благородного коня вотанова всего четыре ноги, а не восемь, как поют про то в песнях? Негоже Вотану на четвероногом коне разъезжать, коли положено на восьминогом. И он, Валамир, смиреннейше хочет ошибку сию исправить — лишние ноги коню спроворил, ночь не спал — трудился. Уж не откажи принять дар сей, великий Вотан!
И жердины протянул с умильным видом.
Гизарна аж затрясся. Видно было, что с радостью бы жердинами этими огрел. Но нельзя ему, чист должен быть, дабы перед Вотаном предстать. Ах, кабы из капища возвращался!..
Аргасп, Теодагаст и дядя Агигульф ржали почище десятка восьминогих коней вотановых, все село перебудили, собаки лаять начали.
Озверел тут Гизарна. В седло вскочил, коня развернул, Валамира ногой пнул и с места было взял. Да не тут-то было. Козлы в верёвках запутались и упали, поволоклись было за конём, Гизарна жеребца своего насилу остановил.
Козлы в пыли бьются, орут, не распутаться им. Богатыри тоже по пыли катаются — ржут. Аргасп так зашёлся, что на собственный плетень рухнул и завалил плетень. И тут же заорал на все село, чтобы Снага, раб его, вставал и шёл плетень чинить.
Дядя Агигульф, уже из упряжи выпроставшийся, на телеге сидел и ногами по телеге колотил от восторга. Валамир же жердины к телеге пристраивал — запрягал деревянные козлы в телегу.
А Гизарна сидел в седле, поводья бросил, голову понурил и выл от бессилия. Конь его шёл неспешным шагом, козлов по пыли приволакивал, вставать им не давал.
Так проводили Гизарну.
Обычай таков: когда воин в капище с таким делом едет, как от нас Гизарна ехал, положено его со смехом и шутками провожать. От этого и Вотану радость, ибо Вотан (дедушка говорит) сам до озорства весьма охоч. Потеха это воинская, потому её скрытно проводят, чтобы бабы не набежали и дела не испортили. Потому у нашего дяди Агигульфа с Гизарной вражды не будет.
У Теодагаста халупа перекошенная, зато кобыла добрая. Аргасп даром что с Тарасмундом, отцом нашим, ровесник, ума не нажил. Все молодым себя мнит. Что у Аргаспа, что у Теодагаста — у обоих в головах ветер да походы, а из походов ничего путного не приносят. Ох как не любит дедушка Рагнарис обоих — за беспутность.
Теодагаст хоть и младше Аргаспа, но старше Валамира, Гизарны и нашего дяди Агигульфа, потому редко они бражничают вместе. Хотя в озорстве да охальничестве могут сравниться и часто соперничают. Но нашего дядю Агигульфа трудно победить.
Наш Бог Единый всё же лучше Вотана. Без всяких козлов что хочешь тебе сделает, только упросить его надо, подход иметь. Так Одвульф говорит. Он поэтому и хочет быть святым.
Мы с братом договорились отцу нашему Тарасмунду не рассказывать, что ходили с дядей Агигульфом провожать Гизарну в капище. Наш отец боится Бога Единого. А мы с Гизульфом не боимся, мы будущие воины. Годья же говорит: это у нас по молодости и по неразумию.
Дядя Агигульф с Валамиром на другой день отбыли. Долго наставляли их. Рагнарис и Хродомер маялись — лучше бы им с гепидскими старейшинами разговаривать, не сказали бы молодые сгоряча лишнего.
Вечером того дня, как Гизарна уехал, дедушка Рагнарис всех нас из дома прочь изгнал и с дядей Агигульфом перед богами уединился. А что там происходило, то нам неведомо. Дядя Агигульф сказал нам с Гизульфом только, что дедушка голову мёртвую спрашивал, не гепидская ли она.
Мы спрашивали, что же сказала голова ему и дедушке. Дядя Агигульф нахмурился и молвил, что-де кричала голова: идёт на село царь-лягушка. И порты истлевшие на село идут, а кто в портах — неведомо. И много ещё напастей голова сулила, но Арбр чудесным образом с полки сковырнулся и голову одолел, чтобы не болтала лишнего.
Гизульф этому не поверил, а я поверил и несколько ночей после того ложился спать не на сеновале, а в дому, на лавке под отцов щит, что с волшебным крестом, чтобы в случае беды оборонил.
И стали ждать, какие вести Гизарна из капища принесёт, что Агигульф, сын Рагнариса, с Валамиром скажут, с чем Одвульф из соседнего села приедет. Странно показалось ещё, что не только Агигульф-сосед припозднился; все наши вестники задержались, хотя давно пора было им возвратиться.
В один из дней Фаухо-Лиска, хродомерова племянница, нам с Гизульфом путь заступила и такую речь повела. Сладкая, мол, в лесу ежевика. Ягодка к ягодке. Уж такая чудесная ежевика. Уж так охота ежевичкой полакомиться. А одной идти боязно. Вдруг чужаки — кто её, бедную Фаухо, оборонит? Вот согласился бы Гизульф с ней, с Фаухо, в лес пройтись, сладкой ягоды испробовать, — не пожалел бы о том.
Так она пела-заливалась.
Гизульфу же досадно стало: в лес тащиться, одежду о колючие кусты ежевичные рвать — и все ради того, чтоб рыжая Фаухо ягод поела? Других забот у него, Гизульфа, нет, что ли?
Послушал Гизульф, как Фаухо сладкой ягодой его в лес манит, после наскучило слушать. Сплюнул и высокомерно присоветовал Атаульфа (меня то есть) с собой позвать. Атаульф, сказал Гизульф, ягоды любит. Он до сладостей охоч.
Фаухо взглядом презрительным меня окинула и молвила:
— Не оборонит меня Атаульф.
И снова песню свою сладкоречивую завела. Выходило у неё, что Гизульф даже нашего дядю Агигульфа во всём превосходит. И оружием-то он лучше всех владеет — особенно копьём — и кабана-то он взял, жизнь своему родичу Агигульфу спас. И удачлив-то Гизульф, и красив.
Гизульф на то сказал, что красив он и удачлив не для того, чтоб за Фаухо по колючим кустам таскаться, руки царапать.
Фаухо засмеялась, нехорошо глазками засверкала. Сказала, что Гизульф глуп и по руке его погладила.
Гизульф насупился и угрюмо молвил Фаухо, что заступать дорогу свободному человеку — за это и вергельд слупить можно. Есть, мол, в народе нашем такой обычай — Хродомер как-то говорил.
Фаухо закивала, стала вергельд сулить. Такой, мол, вергельд даст — не пожалеет Гизульф. И опять по руке его погладила.
Тут из ворот Ильдихо вышла, руки в бока упёрла и с ходу на Фаухо завопила. И бесстыжая-то Фаухо, и
