кузнец появился. Ульф говорит, что этот новый Визимар с нашим прежним в умении, конечно, не сравнится, но все равно кузнец толковый. А чего не знает — тому старая кузница научит.
Дядя Агигульф рад был, что Визимар от нас ушёл. Он обоих вандалов невзлюбил, но больше Визимара эту Арегунду невзлюбил дядя Агигульф.
Я думаю, дядя Агигульф боялся, что его на этой Арегунде-вандалке жениться заставят.
Когда вандалы в кузницу жить ушли, кузнеца Визимара мы почти не видели. Он всё время работой занят был. А Арегунда по хозяйству хлопотала. То к реке спустится, то возится в запущенном огороде — что она там делала, уму непостижимо. А то травы какие-то собирала за Долгой Грядой.
Гизульф говорил (да я и сам видел), что как поселилась Арегунда в кузнице, повадились туда то Аргасп, то Гизарна, то Валамир. Говорили, что ради богатырской потехи туда ходят, потому что их всех Арегунда отделала на славу. Только Аргаспа не отделала, но и тот ничем не похвалялся, кроме синяка на ноге.
Ульф говорил, что от неё больше толку, чем от иных парней. Сообразительная и быстрая. От этих слов дядя Агигульф ещё больше дулся.
Я слышал, как дядя Агигульф говорит Валамиру, что надоело ему дома, в селе, что в дружину он хочет уйти, в бург. Там и жить.
Дядя Агигульф радовался, что он в бург с дедушкой едет.
И вот поутру дедушка всех из дома выгнал и с богами долго разговаривал. После вышел грозный, палкой грозил и говорил, что ужо он Теодобаду!..
Когда дедушка ушёл, я к Ахме пошёл. Обычно как дедушка с богами говорит, он никого рядом с собой не терпит, но Ахму уже нельзя трогать было, потому что помирал Ахма. Помирал и никак не мог помереть. Даже Ульф — на что намётанный глаз у него был на всё, что касалось смерти, — и тот ошибся, когда, вернувшись, три дня земной жизни ему намерил.
Обычно я старался к Ахме не ходить, потому что смердел Ахма и толку от него уже не было. Да и раньше не было, а сейчас и подавно. А жалеть я его не очень жалел. Дедушка говорил, что Ахма и без того лишние пять зим прожил.
Я знал, что Ахма все слышал из того, что говорилось между дедушкой и богами, потому что рядом лежал. Как дед за порог, так я на порог и к Ахме подобрался.
Совсем плох стал Ахма. Уже и лицо у него изменилось. Теперь я и сам уже видел, что не сегодня-завтра помрёт.
В доме можжевельником курили и полынью, дверь почти всё время отваленная стояла. Это напоминало время князя Чумы.
Когда я к Ахме подошёл, то мне показалось, что он уже помер. Потом поглядел и увидел, что дышит он.
Нога у Ахмы распухла, громадная стала, как бревно, и вся чёрная. Мать говорила, что нога у Ахмы уже умерла и что Ахма умирает по кусочкам. Я не верил, что нога может умереть прежде Ахмы. Поглядел, чтобы никто не видел, что я делаю, и ножиком в ногу Ахме потыкал. А Ахме хоть бы что, даже не заметил.
Ахма сперва от раны мучился и стонал беспрестанно, после вдруг успокоился. Он, наверное, тогда успокоился, когда нога умерла. А теперь опять нет-нет взвоет. Корчится и за живот хватается. У Ахмы теперь живот умирает.
Я спросил Ахму, не слышал ли он, как дед с богами разговаривает. Что, мол, сказали боги-то? Но Ахма меня не слышал. Я решил не тратить времени и ушёл.
Ульф говорил матери, я слышал, что если бы ногу Ахме вовремя отсекли, то мог бы выжить Ахма. Только зачем в селе дурачок, да ещё одноногий, да на одноглазой дурочке женатый?
А Фрумо уже на сносях. Но Агигульф-сосед её дома держит. В селе говорят, что после того, как они с Ахмой гостей выкликали, повредилась она в уме окончательно.
Ни свет ни заря проснулся я от страшного шума и гама — дед в бург собирался. Ильдихо он ещё с вечера загонял, а с утра за прочих домочадцев взялся. Вздумала было Ильдихо дерзить деду, видя, что тому некогда её за волосы оттаскать, но тут Ульф один только взгляд на неё бросил — и окаменела дерзкая наложница, как будто язык проглотила. Боялась Ульфа так, что кости у неё размягчались. А Ульф ни разу даже голоса на неё не поднял.
Дед походя Сванхильду за ухо дёрнул, раз под руку подвернулась. Все беспокоился, все Тарасмунду поучения оставлял — как без него дела вести. Говорил отцу нашему Тарасмунду, чтобы спуску никому не давал, за всеми приглядывал. Главное — дядю Агигульфа с собой забирает. С прочими же Тарасмунд как- нибудь и сам справится.
Мальцы чтоб без дела не сидели (это он про нас с братом Гизульфом, понятное дело, говорил). Чтобы к тому времени, как он, дед, вернётся, свинарник вычистили.
И ещё учил Тарасмунда, ежели завидит кого-нибудь в селе без дела шляющимся, пусть найдёт тому дело. В том и есть корень благочиния. Тем предки сильны были. Научится Тарасмунд всем дела находить — глядишь, сам старейшиной станет.
Ильдихо велел трав набрать (каких — сама знает) и Хродомеру отнести, чтобы поясницу полечил. А то хродомеровы бабы не в пример нашим тупые, в травах не понимают.
А мать наша Гизела (как обычно она поступает, когда дед расходится) в хлев ушла. Сказала — козу доить. И Галесвинта с ней уходит помогать. Вдвоём они эту козу порой до ночи доят, как всю в подойник не выкачали — до сих пор не понимаю.
А Сванхильда к козе не ходит. И оттого ей от деда всякий раз перепадает. Сванхильду любопытство губит. Лучше пусть уши распухнут, но зато все услышит и увидит. Дедушке не нравится, что у Сванхильды взгляд дерзкий.
Дедушка не раз говорил, что за такие взгляды в старину конями размётывали. Но им с Хродомером все недосуг Сванхильду разметать. Да и вообще измельчали люди.
Отец наш Тарасмунд не любит, когда дедушка такое о Сванхильде говорит.
Мне кажется, дедушка нарочно так говорит, чтобы отца позлить.
Я думаю, что дедушка хочет в нас древнюю благочинную свирепость и лютость воспитать, чтобы мы были как настоящие древние готы.
От шума и кутерьмы отец мой Тарасмунд из дома вышел — передохнуть. Я рядом был и слышал, как сказал Тарасмунд, не то мне, не то самому себе:
— Совсем стар стал дед. Раньше легче из дома уезжал.
Дедушка Рагнарис и дядя Агигульф двумя конями поехали.
Дедушка с собой много вещей взял. Он взял свой рогатый шлем, свой меч и щит, Арбром обгрызенный. Щит отдал дяде Агигульфу, чтобы тот нёс.
Дядя Агигульф свой щит брать не хотел. Не любил со щитом ездить. Но Ульф настоял, чтобы он взял щит. Дядя Агигульф злился, потому что ему пришлось с двумя щитами ехать. А ещё он злился, потому что Арегунда, эта вандалка, пришла из кузницы к нам на двор. Дело у неё какое-то было к матери нашей Гизеле. Арегунда тоже видела, как дядя Агигульф с двумя щитами на коня взгромождался. Дядя Агигульф был как башня с двумя воротами.
Дедушка дядю Агигульфа с утра заел, ко всему придирался. Говорил, что дядя Агигульф своим видом его, дедушку Рагнариса, опозорить хочет. И потом перед разными Гибамундами, Рикимерами да Арнульфами выхваляться и на гуслях с ними тренькать.
А Ульф — в издёвку, что ли? — ещё и копьё дяде Агигульфу подал. Велел взять копьё. Когда дядя Агигульф с коня к Ульфу наклонился, Ульф тихо сказал ему (я слышал), чтобы заставил дедушку Рагнариса самому свой щит взять. Чужаки как из-под земли выскакивают, негоже деду без щита оставаться. Может не успеть.
Когда дедушка Рагнарис с дядей Агигульфом за ворота выехали, мы все их провожать вышли. Ульф рядом с Арегундой стоял. И видно было, что он с этой Арегундой ближе, чем со своими родичами. Оба они что-то знали, что нам ещё не было открыто.
Я в первый раз видел, как дед на коне ездит. Дед на коне замечательно ловко сидел, как молодой. Даже лучше, чем дядя Агигульф.
Я пошёл за ними, чтобы подольше посмотреть, как дедушка едет на коне. Я подумал, что горжусь своим дедушкой.
