прислать.
И хоть немощен был дед, а перечить ему никто не посмел.
Дядя Агигульф сказал, что, хвала богам, как только в бург въехали с дедом, так сразу Лиутпранда повстречали. Лиутпранд сам только-только в бурге появился и к нам ехать хотел.
Ну да не до Лиутпранда сейчас всем было.
Телегу же эту в бурге взяли. У военного нашего вождя Теодобада. Дал и даже скрипеть не стал. И шкуру оленью дал постелить. Правда, старая шкура, частью облезла.
Деда на дворе устраивать стали — не в дом же его нести, где Ахма смердит. Прямо на телеге, ибо дядя Агигульф за знахаркой повторил, что трогать деда опасно.
Дедушка Рагнарис зарычал бессильно, что трогать его и вправду опасно, что доберётся он до всех нас, и до первого — до этого Лиутпранда, палку об него пообломает.
Деда не слушая, навес над телегой делать стали. Ильдихо с распухшими глазами и покрасневшим носом мышью шмыгала.
Тут женщин отстранив, над дедом, простёртым в телеге, Ульф навис.
— Что насчёт тына Теодобад сказал? Даст он воинов?
Дед закряхтел. Видно было, что нехорошо деду, задышал тяжело — вот-вот не то помрёт, не то вырвет его.
Тарасмунд сказал Ульфу, чтобы тот отошёл. Ульф, не слушая, снова деда пытать стал:
— Так даст он воинов, Теодобад-то, или не даст? Что он сказал?
Тарасмунд снова Ульфу велел от деда отойти. Ульф как заорёт на Тарасмунда:
— Он в бург за делом ездил, так пусть говорит, сладилось ли! Помрёт сейчас или язык онемеет, так ведь и не узнаем, что там Теодобад надумал.
— Об отце бы позаботился, — сказал Тарасмунд.
— А ты о селе бы позаботился! Отец и без тебя помрёт. — И снова к дедушке Рагнарису повернулся: — Говорил с Теодобадом о тыне?
Дед с трудом проскрипел:
— Да, говорил…
Тут дядя Агигульф схватил Ульфа за плечо, чтобы отогнать его от дедовой телеги. Ульф, не поворачиваясь, дядю Агигульфа локтем под вздох поразил, а после ещё ниже над телегой нагнулся, едва трясти деда не начал.
— Что он сказал? Даст воинов?
— Подумает… Сказал, покамест воины ему в бурге нужны…
Ульф выругался непотребно и прочь пошёл.
А Лиутпранд не знал, куда себя девать. В дом вошёл было, да носом потянул и сразу вышел. Никто не радовался ему. Не до Лиутпранда, коли дедушка так болен.
Я никогда прежде не помню, чтобы дедушка болен был. Даже когда Князь Чума приходил, дедушку не тронул. Я думал, что дедушка вроде своих богов — всегда был и всегда будет.
А тут на Лиутпранда, который ходил вокруг неприкаянный, посмотрел — и понял вдруг, что действительно беда с дедом. Лиутпранд к нам ехал, а в бург только мимоходом заезжал. Похвастаться хотел кольчугой дивной, о подвигах своих рассказать, праздник устроить.
Лиутпранд на колоде сидел, похожий на большого, толстого, унылого филина. Мне его жалко стало. Я к нему подошёл. Лиутпранд поднял голову. Рад он был тому, что хоть кто-то на него внимание обратил. Сказал мне дружески:
— Ну а тебя, жёлудь, как зовут?
Я сказал:
— Атаульф. — И добавил: — Я любимец дедушкин.
— Ишь ты! — сказал Лиутпранд и в бороде поскрёб. — Ты любимец? А я думал, Агигульф — любимец Рагнариса.
— Агигульф — любимец богов, — сказал я.
На самом деле я обиделся на Лиутпранда. Гизульфа он помнил, а меня забыл. Даже имя моё позабыл.
Про это я ему, понятное дело, говорить не стал, а спросил, почему он назвал меня «жёлудь». Лиутпранд охотно объяснил, что жизнь так устроена: сперва ты жёлудь, потом дубок, после дуб, а там, глядишь, и пень… И хмыкнул.
Мне эта шутка не понравилась, потому что какой из дедушки Рагнариса пень? Я сказал Лиутпранду:
— Сам ты пень.
И отошёл.
Лиутпранд мне вслед поглядел с недоумением.
Когда Лиутпранд на колоде сидел, возле него все Галесвинта вилась. Дюжина дюжин дел у неё сразу сыскались подле колоды. Потом гляжу — подсела. Лиутпранд ей что-то рассказывал, руками размахивая и бородищей тряся. Галесвинта слушала, перед собой глядела. Нет-нет на телегу дедушкину взглянет. Беспокойно ей было.
Я вспомнил, что Хродомер про лангобардов говорил. Хродомер говорил, что хамы они все. Хоть он, Хродомер, кроме нашего Лиутпранда других лангобардов не встречал, но доподлинно про них знает. Беседовал с людьми, что в края лангобардские нечаянно забредали.
Видать, прав Хродомер. Недаром столько лет прожил.
К деду подошёл. Дедушка лежал и в полог, над головой у него натянутый, строго глядел. Дядя Агигульф возле телеги факел пристроил, чтобы светло было деду. Не знаю, заметил ли меня дедушка Рагнарис, потому что на меня он не смотрел.
И вдруг дед отчётливо выговорил:
— Больно мне.
Я испугался и отошёл.
Уже стемнело. Звёзд на небе не было — затянуло небо, хотя весь день было ясно. Только к вечеру облака появились. По краю неба гуляли зарницы. Луна то появлялась, то исчезала, а потом и вовсе за облаками пропала.
У меня очень болела голова и дышать было трудно. Я думаю, это оттого, что я испугался.
У дома, в темноте почти не видные, отец мой стоял с дядьями. Тарасмунд говорил, что гроза, видимо, надвигается. Куда деда нести — на сеновал или к Ульфу в дом?
Ульф говорил, что лучше к нему в дом, потому что на сеновале пыльно и душно. И в дом свой ушёл подготовить там все для деда на тот случай, если действительно дождь пойдёт.
Я удивился, потому что они мирно между собою говорили. Будто и не кричал дядя Ульф на больного деда и не бил дядю Агигульфа локтем, когда тот отогнать его пытался.
Спать мне не хотелось. Гизульф тоже понурый по двору бродил.
Гизульф вдруг сказал мне, на зарницы глядя:
— Вандалам, небось, тревожно. Мы-то хоть все вместе, а их только двое. Да и кузница на отшибе.
Я ответил ему:
— Вандалы, что с них взять. Они все, небось, такие.
Но и мне тревожно было.
Потом я спросил Гизульфа о Лиутпранде — он где? Гизульф сказал, что не знает. Галесвинту встретил, она сказала, что Лиутпранд пошёл куда-то. Галесвинта сама не своя с тех пор, как Лиутпранд приехал.
Потом Гизульф спросил:
— А ты знаешь, что он к Галесвинте свататься приехал?
Я сказал, что не знаю. Спросил, ему-то откуда это известно?
Он ответил:
— Мать сказала. — И помолчав, добавил: — А знатная у него кольчужка. Говорит, сам добыл. А что дыра на боку, так это Лиутпранд её сделал, когда с прежнего владельца снимал. Тот расставаться с нею не хотел, пришлось уговаривать.
— Как уговаривать-то?
