равенство.
В конце 1942-го — начале 1943 года британские руководители интересовались не столько долгосрочным планированием послевоенного устройства, сколько проблемами урегулирования и мероприятиями, которые станут в повестку дня в ближайший период времени, следующий сразу за окончанием войны. Лидерство в изучении проблем этого периода взял на себя Энтони Иден. В феврале 1943 года Черчилль предложил Рузвельту встречу с министром иностранных дел для обмена мнениями по этой теме. «Буду рад его приезду — чем скорее, тем лучше», — последовал ответ. В это время Халл отдыхал во Флориде. Когда Веллес сообщил ему, что они с президентом возьмут на себя труд переговоров с Иденом и поэтому Халлу не следует прерывать отдых, государственный секретарь немедленно сел на ближайший поезд, отправлявшийся в Вашингтон.
Вряд ли Халлу стоило беспокоиться. Рузвельт проявлял осторожность в подходе к проблемам периода, следовавшего непосредственно за войной, даже больше, чем в отношении долгосрочного планирования. Пример Версаля для него постоянный укор — фактор, определяющий образ его мышления столь же глубоко, сколь события в Пассендале и на Сомме влияли на стиль военного планирования Черчилля. Рузвельт все еще предпочитал не торопиться с разработкой планов послевоенного политического устройства, но в текущих военных решениях нарастала необходимость учитывать острую политическую проблематику и неизбежные последствия в будущем. Поэтому Рузвельт ждал беседы с Иденом, но в спокойной обстановке и без широкой огласки.
Продолжительное время Рузвельт и Иден встречались для беседы, иногда в присутствии Халла и Галифакса, иногда в более широком кругу. Однако военные на беседы не приглашались. Пока Рузвельт обсуждал военные и политические планы порознь друг от друга. В поле зрения собеседников находился весь мир, но начало и окончание разговора всегда сводились к России. Чего пожелает после войны Сталин? По убеждению Идена, советский лидер собирался поглотить Прибалтийские государства. Это, считал Рузвельт, возмутит американское общественное мнение. Поскольку во время капитуляции Германии русские уже будут на территории государств Балтии, выдворить их оттуда не представится возможности. Президента интересовало, согласится ли Сталин на проведение там плебисцита, пусть даже сфальсифицированного. Иден сомневался в этом. В таком случае, предположил Рузвельт, может быть, уступки в этом вопросе следует использовать в политическом торге с русскими по другим вопросам.
Собеседники согласились также в том, что Россия будет настаивать на сохранении своих предвоенных границ с Финляндией и эта позиция обоснованна. Они опасались, правда, что Сталин потребует сверх того полуостров Ханко. Очевидно, однако, что после войны Финляндия превратится в проблему, а Польша — в еще более серьезную. Президент и британский министр пришли к единому мнению, что Польша должна владеть Восточной Пруссией. Рузвельт добавил, что пруссаков следует выслать с этой территории, точно так же, как после Первой мировой войны перемещены из Турции греки. Он допускал, что такой метод решения проблемы является жестким, но это единственный способ обеспечить мир. Кроме того, пруссакам нельзя доверять.
Собеседники обратились к другим регионам.
Основной долгосрочной проблемой было, конечно, создание послевоенной глобальной организации. Рузвельт и Веллес все еще настаивали на том, чтобы Соединенные Штаты не присоединялись к какому-либо независимому органу, такому, как Европейский совет, но все Объединенные Нации вошли в глобальный орган, способный давать политические рекомендации, в то время как представители «Большой четверки», шести или восьми региональных группировок образовали консультативный совет. Реальную власть, особенно полицейские функции, должны осуществлять страны «Большой четверки». Иден сомневался, что Китай с исторически присущей ему нестабильностью станет членом «Большой четверки». Он считал, что Китай после войны может подвергнуться революционным потрясениям. Заходил разговор и о послевоенной Азии, но он велся в целом непоследовательно. Гопкинс полагал, что англичане намерены «довольно жестко» отстаивать свои бывшие владения на Дальнем Востоке.
Рузвельт сообщил Черчиллю и другим, что они с Иденом согласны на 95 процентов по всему кругу вопросов «от Рутении до приготовления арахиса!». За поглощением устриц в Карлтоне Иден поделился с Гопкинсом своим удивлением по поводу отличного знания Рузвельтом географии. Он наслаждался живостью ума Рузвельта, но кое-что его насторожило. Было что-то отпугивающее в той легкомысленной беспечности, с которой президент относился к судьбам целых государств. Он напоминал фокусника, искусно жонглировавшего шарами динамита, о взрывной природе которого не знал.
Однако никакие фокусы не могли рассеять мрачные тучи, висевшие над участниками бесед. Каковы послевоенные планы Сталина? Намерен ли он доминировать в Восточной и Центральной Европе, оградить себя поясом из стран-сателлитов, провоцировать революции или овладеть всем континентом? Готов ли сотрудничать с Западом в интересах мира, в духе идеи Объединенных Наций? Рузвельт не преуменьшал сложности этих вопросов. Подобно искусному торговцу лошадьми, готов был в ответ на требования Москвы вести торг, возражать и идти на компромисс.
То, что президенту, кажется, не удалось постигнуть во всех деталях, заключалось, однако, в наличии связи между советским выбором и текущей политикой Запада. Он обсуждал с Иденом советские планы несколько абстрактно, как если бы Москва уже выбрала определенный курс. Собеседники считались с возможностью, что Кремль выберет между двумя политическими курсами — умеренным и агрессивным. Так, Сталин в кульминационный момент своего разочарования Западом в связи с проблемой второго фронта распустил Коминтерн в качестве жеста доброй воли к союзникам. Но Рузвельт не представлял себе в полной мере влияние непосредственного военного планирования на решение долгосрочных стратегических вопросов.
Жгучей проблемой оставался десант через пролив. Срок операции на встрече в Касабланке намечался столь невнятно, что Рузвельт и Черчилль договорились в конце апреля о новой встрече, чтобы обсудить время высадки и другие неотложные вопросы. На этом этапе, правда, Рузвельта больше интересовала встреча со Сталиным, чем с Черчиллем. Сознавая, что отношения с Москвой значительно ухудшились после отсрочки десанта через пролив и северных конвоев, Рузвельт полагал, что беседа со Сталиным с глазу на глаз помогла бы ему вынести непосредственную оценку этому человеку, установить с ним личные отношения, преодолеть недоверие Кремля к планам и мотивам Вашингтона. Президент считал, что успокоит Дядю Джо в отношении как десанта через пролив, так и других военных проблем, — в конце концов, оба они прагматики. И конечно же он лучше Черчилля ладил со Сталиным. К сообщениям прессы из Лондона о том, что Черчилль способен стать хорошим посредником в отношениях между Россией и США, относился с сарказмом. Если здесь и нужен брокер, им следует стать Рузвельту.
Но как выманить уклончивого Сталина на рандеву? Он ухватился за идею миссии в Москву престижного курьера — бывшего посла в СССР Джозефа Дэвиса, давнего фаворита Кремля. Передача через Дэвиса приглашения Сталину показала бы большое значение, которое придает встрече президент. Послание Сталину тщательно сформулировано. Президент сообщил ему, что хотел бы избежать конференции в
