такого знака с его стороны. Теперь он был здесь, как раз, когда мне так нужна была его поддержка. Я позвонил ему, и мы вели себя так, как будто ничего особенного не произошло. Но ведь именно он был тем человеком, который даже в победном угаре после Шестидневной войны 1967 года всегда говорил, что к арабам надо относиться порядочно и с уважением, и что не каждый араб плох, как и не каждый израильтянин ангел. После этого телефонного разговора мы стали с ним, наконец-то, самыми лучшими друзьями, на что я все время надеялся.
Через пару дней я смог дозвониться к Эфраиму. Я услышал, что Моссад на первое время хочет оставить меня в покое. Меры против меня собираются предпринимать только в отделе дезинформации, но моей жизни сейчас ничего не угрожает. Я, конечно, знал, что это не гарантия и что все может быстро поменяться, как только я покину страну, а для этого достаточно, чтобы я поехал в Соединенные Штаты.
Я начал по телефону проводить радиошоу в США и в Канаде. Я провел их более двух сотен менее чем за три месяца. Я также по спутнику провел несколько телешоу. Вместе с Чарльзом Гибсоном я выступил в Торонто в программе «Доброе утро, Америка!», и он был одинаково приветлив и очарователен и как хозяин и как интервьюер.
Потом, когда было отменено решение суда, было «Шоу Ларри Кинга». Там дела пошли по-другому. Чтобы добавить в шоу перцу, в качестве моего оппонента был приглашен Амос Перельмуттер, профессор Вашингтонского университета. С самого начала было ясно, что Перельмуттер жаркий поклонник Израиля. Его мало касалось то, что было написано в моей книге. В любом случае, он ее не читал, что сам открыто признал.
Эти шоу никогда не предоставляли достаточно времени, чтобы высмеять этих защитников Израиля. Откуда они могли знать, что это все – ложь? Ведь это я пришел из Моссад, а не они. Почему эти лояльные американские граждане согласны были воспринимать любую грязь, которой поливали ЦРУ, но до последнего защищали разведку иностранного государства, о которой было известно, что она шпионит в США (как в случае Джонатана Полларда) и не останавливалась даже перед нанесением прямого вреда американским интересам (как, в частности, в афере Лавона[46] в Египте).
Первая вызванная книгой волна нападок была связана с разоблачением того, что Моссад знал о покушении водителя-камикадзе в Бейруте (включая цвет и марку машины), но не передал эти сведения американцам. После этого в октябре 1983 года 241 американский морской пехотинец взлетел на воздух, когда здание, где они разместились, таранил груженный взрывчаткой грузовик. В некотором смысле, эту историю вырывали из контекста и рассказывали так, будто бы Моссад знал, что американцы представляют собой цель покушения, но это было не так.
Эта и другие истории из книги становились газетными сенсациями и катапультировали книгу на верхушку списка бестселлеров газеты «Нью-Йорк Таймс», где она оставалась девять недель. В более чем двадцати странах, где книга вышла, она тоже попала в список бестселлеров. Ее перевели на пятнадцать языков (хотя на иврите ее до сих пор нет), и в конце года общее число проданных книг перевалило далеко за миллион экземпляров.
Если бы Белла не вмешалась в последнюю минуту, то в книге стояли бы имена всех оперативных офицеров. У меня не было с этим проблем, у Эфраима тоже. Мы оба знали, что они уже раскрыты и публикация их имен пойдет им же на пользу. Но мне также ничего не мешало и выбросить их.
Но и это не защитило от представления меня в израильской прессе как сущего дьявола. Один израильский репортер написал в редакционной статье, что кому-то стоило бы всадить мне пулю в голову. Другой считал, что меня нужно привязать к позорному столбу, чтобы все люди в Израиле могли прийти и плюнуть в меня. Ни один человек во всем государстве не сказал: «Возможно, в том, что он говорит, есть зернышко истины».
Книга теперь была переведена на другие языки, и я встречался с людьми со всего мира и отвечал на их вопросы. Чем больше проходило времени, тем больше выяснялось, что описанное в книге соответствует действительности.
Я переехал в больший дом и начал новую карьеру. Я хотел стать писателем и написать роман. Я знал, что это сложное дело, но думал, что мне нужно рассказать пару историй, и что я смогу это сделать. Стоддарт согласился и захотел напечатать эту книгу.
Эфраим рассказал мне, что назначенная Кнессетом комиссия для расследования дела Островского пришла к выводу, что была допущена лишь одна ошибка – та, что меня вообще приняли на службу в Моссад. Единственной переменой было увольнение нескольких человек, которых Моссад, как так называемых «умеренных», сделал ответственными за мой прием на службу. И из страха, что однажды будет создан специальный комитет, который возьмет Моссад на мушку, были предприняты различные превентивные меры. Были усилены связи с поселенцами на оккупированных территориях, а в Министерстве обороны и в армии принимались на службу «шпионы».
– Я думаю, ты получишь еще одно задание, – сказал Эфраим. – В окружении нового шефа есть такие элементы, которые намного опаснее, чем все, которых ты знал в твое время.
– Я теперь не смогу много сделать, так как я уже привлек к себе внимание.
– Посмотрим. Плыви по течению и постарайся не утонуть.
Я серьезно принял его предупреждение, потому что знал, откуда угрожает опасность.
Глава 29
1991 не был хорошим годом для Моссад, хотя и казался таким вначале. Правда, на троне сидел новый босс, и к радости всех оппортунистов он был «инсайдером», выходцем из бюро. Им удалось помешать намерению правительства посадить на эту должность генерала. Сейчас у них был свой человек на самом верху власти в Израиле: Ицхак Шамир, премьер-министр, который так охотно вспоминал о своем прошлом в Моссад (хотя внутри самого Моссад его всегда считали вполне заурядным, а это кое-что значит, куда он, как человек без воображения и широкого взгляда на мир, так здорово вписался).
В этот раз «инсайдер» получил пост шефа, как свое наследственное владение, и с самого начала дал понять, что больше во всемогущем Моссад не будет на должности босса людей «со стороны». Броня организации, которая все время рылась в дерьме, стала еще более непробиваемой.
Новый шеф вступил в должность, не собираясь – к радости своих приятелей – проводить какие-либо реформы в организации. Но при этом, тем не менее, разрушилась связь между Моссад и армией, которая до того всегда ставила на этот пост бывшего генерала. В результате у руля Моссад во второй раз встал человек, который не знал армию и не испытывал к ней большого уважения. Новый босс рассматривал военное руководство как приму-балерину, которую всегда нужно баловать, и которая не в состоянии взяться за жесткие бандажи.
– Единственное воздействие, которое мы теперь можем использовать в атаке, – сказал Эфраим, – это брать Моссад на мушку в одной стране за другой, чтобы так вызвать перемены.
– Мы ведь это уже делали. И что это принесло?
– Послушай, я знаю о некоторых действиях, происходящих именно сейчас в Норвегии. Почему бы нам не взять эту страну как пример и не посмотреть, что произойдет. Что нам, в конце концов, терять?
– Ты никогда не думал о том, чтобы смять Моссад ударом изнутри, там, где все попытки подступиться к нему снаружи окончились неудачей.
– Я всегда учитывал это. Если у меня появится шанс встать у руля, то, поверь мне, я воспользуюсь этим. Но они гарантировали себе власть на бог знает сколько времени. Пока Шамир остается на своем посту, у нас нет шансов предпринять что-либо. Он ненавидит весь мир, а какой лучший инструмент мести есть у него, кроме Моссад? Он ненавидит Буша, потому что тот унизил его в Вашингтоне и держит на коротком поводке в вопросе предоставления займов. Он ненавидит англичан, – Эфраим сделал паузу, – ну да, их он всегда ненавидел. Он совсем не доверяет французам, и мы ведь прекрасно знаем, что он думает об арабах и обо всех остальных.
– И что теперь?
