Они спустились по широким выщербленным базальтовым ступенькам, свернули направо, миновали круглый холл, опять спустились и остановились у небольшой, но массивной двери. Тем же «мастером» капитан отпер ее и распахнул настежь. Пахнуло солоноватым морским холодком, от которого сразу слегка закружилась голова. Пахло специфическим, присущим островам, запахом сырой рыбы и водорослей. Начинало светать. Прямо перед выходом, метрах в пяти–шести, полого уходил вниз песчаный откос. На него набегали мелкие и льдистые волны, как на реке или небольшом озере. Да и сама бухта, закрытая со всех сторон крутыми и острыми утесами, напоминала скорее высокогорное озеро, чем залив. По низкому серому небу стремительно проносились, гонимые свистящим ветром, клочья закопченных облаков. В самой же бухточке было тихо и спокойно. Токуда приблизился к воде, присев на корточки, зачерпнул ее ладонью. Пошевелил пальцами.
— Как лед. А не замерзает, хотя уже декабрь. Бухту питают теплые ключи нагретой вулканом воды, здесь она даже почти пресная. Попробуйте.
Алексей тоже зачерпнул ладонью воду и поднес ее к губам.
— Да, еле–еле солоноватая. Как у нас на целине в колодцах. А вы не боитесь, что нас заметят? С какого–нибудь корабля или, наконец, с самолета?
— Исключено. Мы вообще редко выбираемся наружу, и только в тех местах, которые совершенно не просматриваются с океана. Делаем это чаще всего ночью и в нелетную, как сейчас, погоду. Это дает возможность не попадать в поле зрения авиации и судов. Бывали, конечно, случаи, продиктованные обстоятельствами. Например, когда вас, как Робинзона Крузо, подарил нам прибой.
— Ну а если все–таки кто–либо высадится на остров? Мало ли зачем, тогда что? Будете сражаться?
— До этого, я надеюсь, не дойдет. Нас все равно не обнаружат. Посмотрите… — Комендант указал рукой туда, откуда они вышли.
Бахусов обернулся и опешил. На том месте, где должна была находиться дверь, он увидел только замшелую скалу с выбоинами и стеблями сухой, припорошенной снежком травы да уходящий вверх и пропадающий в серой мгле склон вулкана, испещренный бороздками.
— Видите? Сделано на совесть. Выходы на поверхность — их не так уж много, всего четыре на каждую сторону света, — замаскированы, их нельзя заметить, даже стоя рядом. Если хотите, можете убедиться.
Бахусов подбежал к скале и осторожно провел по шершавому камню растопыренными пальцами. Да, исполнено действительно на совесть. Как он ни всматривался, не смог обнаружить ничего, что говорило бы о двери или вообще каком–либо искусственном сооружении.
— Смотрите. — Токуда слегка отвел в сторону бурый и морщинистый, перекрученный корень дерева. — Это не корень, а фигурно отлитая из отожженной стали ручка. — Жестом фокусника он потянул ее на себя, и часть камня плавно и бесшумно отошла в сторону. — Готово! — Он захлопнул дверь, и она опять воедино слилась со скалой. — Пойдемте, скоро начнется клев.
Мокрый песчаный откос, по которому они шли, поскрипывал под ногами: он был усеян выброшенными на берег скелетами морских звезд и ежей. Подойдя почти вплотную к вертикальному обрыву, они повернули направо и, перескакивая с камня на камень, добрались до плоской глыбы. У ее чуть приподнятого, обращенного к центру бухты края, покрытого осклизлыми зелеными нитями водорослей, они остановились.
— Располагайтесь. — Комендант поставил на каменную плиту сумку и открыл ее. — Здесь снасти и наживка — Сумико–сан приготовила с вечера. Забрасывайте недалеко, глубина тут около четырех метров, дно ровное, зацепы бывают нечасто.
Бахусов принялся снаряжать удочку.
— Леска–то у вас шелковая, — сказал он, укрепляя на жале крючка квадратный кусочек. — А теперь в миру капрон или жилка — синтетика. Кстати, самой дефицитной и пользующейся наибольшим спросом у любителей считается ваша, японская. Химия прочно входит в быт, удивляешься сейчас, как мы раньше жили без ее благ.
Токуда повернулся и пристально посмотрел на Алексея.
— Хорошо, если в быт, — тихо произнес он. — Ведь химия может обернуться не добром, а злом — вспомните ядовитые газы, которые употреблялись в войнах. На то, чтобы убить человека, бросили не только химию, но и кое–что пострашнее.
— Вы имеете в виду атомную и термоядерную бомбы? — спросил Алексей. — Оружие массового уничтожения? А может быть, и последнюю новинку, так называемую нейтронную, «чистую» бомбу?
— И их тоже. Правда, меня удивляет, как это прилагательным «чистый» можно назвать то, что предназначено для грязных целей…
Меньше чем за полчаса сетка из толстых, крепких ниток до отказа заполнилась черноспинными рыбами.
— Хватит. Не входите в охотничий азарт. — Токуда стал наматывать леску на катушку. — Нам больше не съесть, к обеду и ужину вполне достаточно; рыба вкусна, когда она свежая, не позже часа после вылова.
Бахусов выбрал леску и тоже начал сворачивать снасть. Совсем рассвело. Бухта словно стала шире, а утесы — их зазубренные вершины — выше.
— Хорошо–то как на воздухе! — задумчиво произнес он. — Вот где действительно девственная природа.
— Да, хорошо. Пока сюда не добрался человек–варвар, который, как ненасытный, жадный волк, уничтожает все живое даже когда того, что имеет, хватает с избытком. А то, что не сможет взять, изломает и испакостит, лишь бы не досталось другим.
— Посидим немного просто так? — попросил Алексей. — Полюбуемся, отдохнем.
— Давайте посидим, если не замерзли. — Токуда расстелил кусок мятого брезента и пригласил моряка присесть.
Они немного помолчали, глядя, как у ног темная вода лениво лижет блестящие, отполированные волнами бока каменной глыбы.
— А что вы имели в виду, когда по поводу бомб сказали: «их тоже»? — спросил Алексей.
Комендант медленно повернулся, исподлобья взглянул ему прямо в глаза Потом снова уставился на воду.
— Я, наверное, старею, — тихо произнес он. — Уж вам–то, вероятно, вообще кажусь выжившим из ума старцем, ибо молодость эгоистична и опрометчива в своих выводах.
— Что вы! — запротестовал Алексей. — Сейчас там, — он махнул рукой в сторону фиолетовых зубчатых утесов, — старость начинается с семидесяти. Так что вы, по теперешним понятиям, человек средних лет, зрелого, но далеко не старческого возраста.
— Вы не забывайте: мы слушаем радио, и может быть, больше, чем люди на материке, — у них хватает других забот Мы в курсе событий и научных, и технических, и социальных, хотя они и не задевают нас Не задевают физически, — поправился он. — Но морально не могут не касаться. На земле многое переменилось, но многое осталось прежним. В той же Японии человеку за сорок трудно найти работу, если он не политик или финансовый воротила — тем возраст не помеха. Но я предполагал другое, когда заговорил о том, что старею. С годами большинство из нас становятся сентиментальными. Вот и мне жалко людей. Я отнюдь никогда не слыл альтруистом или каким–то восторженным филантропом, но это так. Люди, как муравьи, копошатся в поисках хлеба, мечтая не о каких–то там райских кущах, а хотя бы о простом маленьком, с мизинчик, счастье: жить, трудиться, рожать детей и — самое главное — не чувствовать страха ни за себя, ни за близких. Гнетущего, испепеляющего душу страха, что тебя выгонят с работы, лишат жилья и еды, как бессловесное стадо скота, погонят куда–то убивать невесть за что таких же, как ты, гомосапиенсов, что растопчут, смешают с навозом твое, пусть крошечное, но все же человеческое достоинство. Это очень печально и поневоле настраивает на какой–то сентиментальный лад.
— Ну, знаете, еще древние говорили: «Каждый сам кузнец своего счастья». Если все люди не захотят, то с ними трудно будет поступать, как со скотиной, — горячо возразил Бахусов. — А они все больше и больше этого не желают. Борются.
— Бросьте вы, — устало махнул рукой Токуда. — Не надо, ради всего святого, этих громких, насквозь
