лживых и фарисейских фраз. Получается: тот же японский или американский народ хотел, чтобы на Хиросиму и Нагасаки сбросили эти адские бомбы? Да они и понятия не имели о том, что готовится, — все свершила небольшая горстка воротил, в своих корыстных интересах. Уж так устроен человек — как баракуда: проглотит и переварит все, что ему ни подкинь.
— Ну, это вы зря. — Алексей вскочил. — Вы, очевидно, помните: во время войны в Корее общественность же не допустила применения бактериологического оружия как средства массового уничтожения. Протестовал весь мир, все люди доброй воли, и они многого добились.
— Бактериологического? — Токуда быстро поднялся, внезапно побледнев, губы нервно подергивались. — А знаете, что за базу проектировали здесь? Нет? Тогда слушайте. — Он глубоко вздохнул и тяжело опустился на брезент, словно его не держали ноги.
Бахусов удивленно уставился на коменданта и тоже присел.
— С детства я больше верил хорошему, чем плохому. Этому я обязан только себе — ни отец, ни мать не занимались моим воспитанием, считая: пресловутый самурайский традиционный дух и буддизм сделают все сами. Свято выполнялся и рескрипт Мэйдзи 1890 года, провозглашавший основой образования верность императору, благочестие и умеренность. Однажды, когда я уже был студентом, мне попалась газета с указом Хирохито о награждении генерал–лейтенанта медицинской службы Исии Сиро за выдающиеся заслуги перед страной орденом «Благословенного сокровища I степени» — это очень высокая награда. Я поинтересовался у знакомого врача, что совершил этот военный медик: открыл новый препарат или способ исцеления тяжелого недуга? И вот тогда я услышал о так называемой бомбе «И» — фарфоровом сосуде, начиненном болезнетворными бактериями. Узнал я также, что главная лаборатория находится в Токио, в квартале Вакамацу, а испытание этого «фарфорового чуда» проходило в Маньчжурии. В отряде 731, на китайцах и корейцах, которых — какой цинизм! — называли бревнами. Все это звучало слишком зловеще и чудовищно. Откровенно, я скептически отнесся к рассказу моего приятеля и вскоре совсем о нем забыл. Но вот я попал на Варудсиму. — Он сглотнул слюну, словно ему было трудно говорить, и продолжил: — Я долго ничего не подозревал и ни о чем не имел ни малейшего понятия, да и не особенно интересовался. — Токуда помолчал, положил руки на колени, повернул лицо к Бахусову и тихо, почти шепотом произнес: — Что такое «SBS»… Меня не посвящали в высочайшие планы. На остров в строжайшей тайне завезли приборы, оборудование. Перестроили огромные пустоты и пещеры в вулкане. Мало ли какие мысли обуревали тех, кто стоял на недосягаемой высоте, над всеми нами. Иногда я, правда, недоумевал: зачем нужна база на этом стоящем особняком клочке суши, сюда и подходов–то хороших нет, он не обжит, условия самые суровые, издревле идет о нем дурная слава. Но отгонял эти мысли: начальству виднее. Сравнительно недавно в одном из сейфов я нашел пакет, в котором находилась пояснительная записка к проекту. Я не обратил бы внимания, но насторожил гриф: «Кио ку мицу» — «Совершенно секретно, по прочтении уничтожить». Сначала, ознакомившись с документами, я не поверил своим глазам, но потом стало ясно, зачем выбрали именно этот остров–отшельник. В его недрах создали военную базу для установки ракет. Не удивляйтесь, японские ученые и инженеры тоже трудились над подобным оружием, и ничуть не хуже, чем другие, но делали это более тайно, нежели европейцы и американцы. Самым потрясающим было другое. Эти ракеты готовились понести не тротил, не атомную бомбу, а микробов. Да, да, миллиарды, сотни миллиардов бактерий чумы, холеры, энцефалита, сибирской язвы.
Бахусов со страхом, точно у капитана на теле сидели микробы, словно тот был покрыт полчищами клещей и блох, попятился от него.
— Да, мой друг, — повторил комендант, — сотни миллиардов микробов. Чтобы уничтожить людей. И не только, да и не столько тех, кто с оружием в руках будет этому сопротивляться и защищать то, что вы называли Родиной, но мирных жителей, женщин, детей, стариков. Несколько ночей я не сомкнул глаз, а когда забывался, мне виделись кошмары: мертвая планета, пустые, заваленные трупами людей, животных и птиц города. Я до сих пор удивляюсь, как не сошел с ума, — так бы и случилось, не будь рядом Сумико. Вот тогда–то и укрепилось бесповоротное решение не возвращаться в этот подлый мир зависти и гнусности. — Он вытер ладонью вспотевший лоб и продолжал: — Войны велись издревле. С тех пор, когда богиня Аматерацу основала династию Солнца, как повествуют наши летописи. Разные войны, с разными целями. Был Гитлер с лагерями смерти, были и наши доблестные самураи с их пресловутым кимотори.
— Простите, Токуда–сан, а что такое кимотори? — перебил его Бахусов.
— Древний ритуал, когда у живого пленного врага вскрывали живот, вынимали печень и ели, дабы стать храбрым и выносливым. Нашлись такие, кто возродил этот обычай в прошлой войне. Дойти до такого каннибальства могли только маньяки, люди с больной психикой. Никогда еще человечество не было так развращено и жестоко, как сейчас. И никакой болтовней, никакими общественными протестами вы ничего не сделаете. Тогда я и решил: пусть обходятся без меня, я не хочу быть соучастником злодейского преступления… Однако, — он взглянул на часы, — засиделись мы, пойдемте сдавать улов Сумико–сан. Ночью, если вы не против, я приглашу вас половить креветок, здесь они очень крупные и жирные, занятие это увлекательное, да и хочется иногда побыть с природой. Можем прихватить жену. Не возражаете?
— С удовольствием.
Они собрали снасти и направились к входу в подземелье.
Весь день Бахусов чувствовал себя не в своей тарелке, все валилось из рук, не хотелось ничего делать, даже читать. Токуда заперся в кабинете, и моряк пошел помогать Сумико чистить рыбу и готовить обед. К середине дня он, хотя почти ничего не делал, устал так, словно таскал тяжелые и громоздкие вещи.
После обеда Алексей, возвратившись в свою комнату, завалился спать. Сон его был тревожен, мучали кошмары: снились несметные скопища отвратительных, похожих на фаланг и тарантулов, насекомых. Они надвигались со всех сторон на него, лежащего голым, со связанными руками и ногами. Он слышал, как трутся друг о друга их членистые волосатые лапки, как шелестят усики. Иногда они меняли облик, превращались в лесных клещей, грызли его тело и сосали кровь. Бахусов дергался, кричал от ужаса, но крик комком застревал в горле…
Когда Алексей проснулся, сердце его стучало, как отбойный молоток, тело покрывал липкий холодный пот, кожа зудела, как обожженная крапивой. Он вылез из–под влажного одеяла и, свесив ноги с кровати, сел. Немного отдышавшись, взглянул на часы, стрелки показывали начало десятого — скоро придут комендант и Сумико.
Бахусов начал поспешно одеваться. Когда он уже натягивал принесенные ранее резиновые сапоги, в дверь постучали.
— Пожалуйста, — крикнул он и со смехом добавил: — Не заперто! Вероятно, забыли — бдительность начинает притупляться.
Вошел капитан. В руках та же сумка, два небольших сачка, на палках длиной метра в полтора — два тонких и гибких камышовых удилища.
— Вы готовы? — спросил Токуда, остановившись в дверях.
— Да, да, готов. А где же ваша супруга? Она ведь тоже хотела пойти?
— Ей немного нездоровится. Но кажется, ничего страшного — легкое недомогание. Пусть полежит, будем надеяться, к утру пройдет. Пойдемте?
Они тем же путем, что и на ловлю корюшки, миновав повороты и спуски, вышли к знакомой бухте. Бахусову показалось, что стало значительно теплее, чем утром.
Быстро темнело. Снег на склонах и вершинах скал как бы плавал белесыми пятнами в воздухе, внизу и вверху все сливалось в сплошную черноту, словно небо начиналось сразу над головой, — до того темен и густ был плотный шатер туч. Токуда уверенно шел впереди, чувствовалось — этой дорогой он ходил не раз. Через несколько минут они уже взбирались на каменную плиту. Полное безветрие. Кругом тихо–тихо, только сзади, очевидно с нависшей над обрывом глыбы, раздавался редкий и звонкий, отдающийся эхом звук падающих капель.
— Ночью, когда не видно луны, креветки собираются несметными стаями. Сумико–сан подкармливает их, здесь у нас своеобразный садок. Когда нужно, мы наведываемся сюда и, как в магазине, берем на выбор.
Токуда положил сачки, привязал к удилищам куском тонкой проволоки пропитанною керосином паклю, поджег ее и укрепил шест так, чтобы потрескивающая, коптившая пакля висела сантиметрах в пятидесяти над водой. Темнота немного отступила, блики огня засветились на влажной плите, вода стала
