испуганное воображение…
При этом он великолепно учитывает, что есть единственная реальная альтернатива — объединение всех левых вместе с коммунистами. Но он безошибочно чувствует панический страх перед этим выходом всей буржуазии, всех ее партий, и даже социалистов. Ведь не случайно к нему уже обращался президент Коти, не случайно Ги Молле в последние дни тайно встречался с его верным Гишаром в маленьком отеле напротив «Матиньон», с другой стороны улицы Варенн, в глубине двора, и выспрашивал о намерениях генерала.
И расчет оказался верным. Рыба клюнула на приманку. Уже на другой день поплавок ушел в воду, ибо не кто иной, как Ги Молле, занимавший теперь пост заместителя главы правительства, выступил в Национальном собрании и, подчеркнув свое, «большое уважение и большое восхищение» по отношению к генералу, просил его ответить на три вопроса: признает ли он правительство Пфлимлена в качестве единственного законного; осуждает ли он мятежные «комитеты общественного спасения»; будет ли он соблюдать конституционную процедуру в случае, если ему поручат сформировать правительство?
Генерал де Голль не отвечает на конкретные вопросы Ги Молле, ибо он намерен говорить со всей страной и о том, о чем он сам считает нужным сказать. Назначая пресс-конференцию на 19 мая, он не сомневается, что в предстоящие дни правительство еще нагляднее обнаружит свою беспомощность и нерешительность, а мятежники усилят свой нажим на Париж. Так и получилось, когда 19 мая после полудня в «Пале д'Орсэ», окруженном пятью тысячами полицейских, он впервые с июля 1955 года предстал перед взорами восьмисот журналистов. Его слова дышат уверенностью, благожелательностью, даже любезностью. И вообще он в великолепной форме, притом отнюдь не в военной. Генерал одет в штатский костюм.
«Я одинокий человек, — говорит де Голль, — который не смешивает себя ни с одной партией, ни с одной организацией… Я человек, который не принадлежит никому и принадлежит всем».
В этих словах сама суть тактики генерала. В соответствии со своей неизменной линией он хочет будто бы объединять нацию, а не раскалывать ее. В действительности, как всегда, он имеет опору среди самых разнородных сил. Что касается отсутствия «связей», то как же понять его многолетние отношения с голлистами, такими как Дельбек или Сустель? К тому же он вновь отказывается осудить мятежников, ссылаясь на пример правительства, которое даже наделило Салана официальными полномочиями. «Правительство, — говорит де Голль, — не осудило его. Почему же я, не являющийся правительством, должен это делать?» В самом деле, как он может осуждать его, если мятеж является его важнейшим орудием, которое может пригодиться? В момент пресс-конференции он уже знал, что несколько офицеров- парашютистов прибыли из Алжира, чтобы подготовить перенесение операции в метрополию…
В ответ на опасения в отношении его диктаторских намерений генерал с великолепным негодованием восклицает:
«Неужели вы думаете, что в возрасте 67 лет я хочу начать карьеру диктатора?» Аргумент эффектный, но не очень убедительный; история свидетельствует, что с возрастом властолюбие часто возрастает.
Он напоминает, что после войны восстановил Республику, хотя мог навязать свою власть. Он аккуратно перечисляет прогрессивные реформы, которые он провел в то время. Разумеется, он не упоминает, что иного выхода у него просто не было в тех условиях.
Но, пожалуй, самый любопытный момент пресс-конференции наступил, когда изумленные журналисты увидели внезапное превращение сурового «Коннетабля» в типичного парламентского деятеля, с обычной хитростью и лестью обрабатывающего депутатов перед важным голосованием. Это произошло, когда он начал высказывать комплименты в адрес социалистов. Всем было известно, как он их презирал, но сейчас в их руках находился ключ к парламенту.
Он назвал социалиста Робера Лакоста, бывшего губернатора Алжира, «своим другом». Но верх любезности де Голль проявил по отношению к Ги Молле: «Я глубоко уважаю Ги Молле. Во время войны он боролся, рискуя всем, за Францию и за свободу. Он был моим соратником…» Вспоминая свое первое посещение Арраса, где Ги Молле был мэром, он упомянул, что тот был рядом с ним на балконе ратуши, когда он обращался к населению с речью. Всегда отличная память на этот раз подвела генерала. Ги Молле не был на балконе. Впрочем, в таком театральном контексте, где все придумано, эта забавная ошибка выглядела вполне логично.
Закончив пресс-конференцию, продолжавшуюся почти час, де Голль так и не высказался по самому важному, алжирскому вопросу. В заключение он заявил: «Я сказал все, что намерен был сказать. Сейчас я возвращаюсь в свою деревню и буду оставаться там в распоряжении страны».
Выступление 19 мая серьезно отличалось от краткого, сурового заявления 15 мая. Тогда он нанес жестокий удар кнутом политической кляче Четвертой республики, теперь же он пытается успокоить спотыкающееся, обессиленное животное с помощью ласковых слов. Генерал хотел смягчить, умаслить оппозицию слева, социалистов. Пока это не удается. Ги Молле все еще никак не может уломать свою партию, совсем не расположенную к установлению власти де Голля. Но зато другой, правый фланг противника быстро переходит на сторону де Голля. Антуан Пинэ, лидер правой партии «независимых», решил открыто поддержать де Голля. Когда Ги Молле умолял его войти в правительство, чтобы создать «национальный союз» против мятежников и против де Голля, но главным образом против коммунистов, Пинэ ответил: «Нет, господин Ги Молле… От Парижа до Алжира существует один общий знаменатель: де Голль. Нужно обратиться к генералу… Либо он останется исторической личностью, либо вновь войдет в современность, чтобы вписать в историю новые страницы».
22 мая Антуан Пинэ едет в Коломбэ, предварительно встретившись с президентом Коти и премьером Пфлимленом: «Я скажу генералу все, что у меня на душе, даже если он выставит меня за дверь». Нет, де Голль встретил гостя очень любезно и беседовал с ним почти два часа. Обсуждается опять вопрос о форме передачи власти де Голлю. Он по-прежнему отказывается выполнять парламентские «обряды». Пинэ выясняет взгляды генерала по важнейшим вопросам внутренней и внешней политики. Особенно его волнует Атлантический союз. Де Голль не против него, но не скрывает желания «навести в нем порядок». По всем вопросам генерал стремится рассеять опасения Пинэ, не поступаясь при этом своими намерениями. Лидер правых («самых тупых в мире», как говорил Ги Молле) вполне удовлетворен.
Он так передавал свои впечатления: «Я нашел не Людовика XIV, а очень приветливого, очень человечного человека, пекущегося об интересах нации. Это — великий человек, великий француз». Вернувшись в столицу, он сразу же направляется в «Отель Матиньон» и рассказывает Пфлимлену о своей беседе: по его мнению, нужно «вводить» де Голля. А генерал продолжает переговоры, уговоры, заверения, улыбки и не скупится па комплименты. В тот же день, 22 мая, он устанавливает связь с группой радикалов Мендес-Франса, которые еще больше социалистов опасались де Голля.
Но не пора ли ускорить события? И де Голль пускает в ход главные резервы — мятежных алжирских генералов. 23 мая он направляет теперь уже открыто, почти официально послание Салану, требуя от него отчета о событиях. Послание передается через начальника штаба армии генерала Лорийо. Следовательно, все будет известно правительству. Но это и требуется, чтобы склонить Париж побыстрее капитулировать перед Коломбэ.
24 мая замешательство, царившее в правительственных кругах, превращается в панику. Алжирские мятежники захватывают по инициативе Сустеля остров Корсику. Руководят операцией известные голлисты. Среди них родственник де Голля по линии жены Анри Мэйо. Теперь слухи о возможной высадке в Париже парашютистов генерала Массю приобретают прочную почву. Но одновременно усиливаются антидеголлевские настроения в парламенте, особенно среди социалистов. 25 мая Ги Молле направляет письмо де Голлю, в котором говорится, что после событий на Корсике его возвращение к власти без осуждения мятежников приведет к тому, что «коммунисты окажутся единственными защитниками Республики и свободы». А это вызывает у него ужас. Вслед за тем другой лидер социалистов — Венсан Ориоль тоже пишет, что его партия может оказать генералу свою поддержку, только если он осудит мятежников. Де Голль отвечает уклончиво, подтверждая, что он будет действовать законно, а в алжирском мятеже он «никак не был замешан». Что касается Пфлимлена, то он все еще отказывается ехать на поклон в Коломбэ, чтобы предложить де Голлю власть, хотя, по существу, он уже согласился с этим и его тревожит лишь форма передачи своих полномочий. Ну что ж, генерал поможет ему выйти из затруднительного положения.
26 мая Пфлимлену передают письмо де Голля, указывающего, что встреча между ними необходима, что она должна быть секретной и состояться сегодня вечером. Если глава правительства откажется от нее,
