ее на референдум. Но многие вопросы остаются еще нерешенными. Де Голль остается в Париже.
30 мая он принимает лидеров социалистов: Ги Молле, Ориоля, Дейксона. Он отвергает обвинения в стремлении к диктатуре, обещает сохранить принцип ответственности правительства перед парламентом и даже лично выступить с декларацией в Национальном собрании. Он уступает только в деталях, в мелочах, сохраняя свои позиции в главном. Теперь он уже уверен в успехе своего дела. В этот день Помпиду водворяется в отеле «Лаперуз» и приступает к своим обязанностям, получив на полгода отпуск в банке Ротшильда.
А в 3 часа дня в Бурбонском дворце открывается заседание Национального собрания и его председатель Ле Трокер без всякого энтузиазма зачитывает послание президента: «Итак, мы на пороге гражданской войны… я обратился к самому выдающемуся французу…» В заключение президент предупреждал, что если собрание проголосует против де Голля, то он уйдет в отставку.
31 мая де Голль по совету Помпиду принимает в отеле «Лаперуз» 26 депутатов — лидеров всех некоммунистических групп, чтобы рассеять их сомнения, преодолеть колебания. Он сдержанно любезен и снисходит до улыбки. В соседней комнате в это время Помпиду составляет список членов правительства, в которое решено включить представителей всех партий, обещавших голоса де Голлю.
В воскресенье 1 июня генерал де Голль впервые с января 1946 года появляется в зале заседаний Бурбон-ского дворца, который он презрительно называл «театром теней». Он усаживается на правительственной скамье, затем зачитывает составленную в крайне общей форме декларацию и сразу удаляется. Присутствовать на дебатах он, вопреки обычаю, так и не согласился.
Происходит голосование, результаты которого предрешены: 329 — за, 224 — против. Кроме коммунистов против голосуют около половины социалистов, левые радикалы во главе с Мендес-Франсом, которого де Голль считал одним из самых способных политических деятелей. «Каковы бы ни были мои чувства к генералу де Голлю, — заявил он, — я не буду голосовать за его инвеституру. Я не признаю голосования под угрозой вооруженного мятежа и военного переворота. Решение, которое будет сейчас принято, не является свободным — оно продиктовано».
Генерал великодушно прикрывает этот очевидный факт совершенно невероятными в его устах любезностями по адресу депутатов, когда 2 июня он представляет на их одобрение закон о чрезвычайных полномочиях его правительства: «Если некоторые сомневаются, пусть они знают, какое для меня удовольствие и честь быть в этот вечер среди вас». А в связи с вопросом о новой конституции он заявляет: «В случае если результаты голосования, которое вы сейчас будете проводить, явятся свидетельством вашего согласия, тот, кто обращается к вам, будет этим гордиться всю жизнь».
«Париж стоит обедни!» — говорил Генрих IV, а де Голль, возвращаясь вечером в свой отель, бросит на ходу: «Я выиграл партию!»
Но и сознание долгожданной победы, которая сразу дала ему небывалые возможности для действия, не избавило его от склонности всему придавать мрачную, пессимистическую окраску. Теперь его угнетает собственная старость. «Я пришел с опозданием на десять лет… Если бы я мог рассчитывать на то, что у меня еще есть впереди десять лет…» Да, он не раз говорил, что нельзя брать на себя высшую ответственность в возрасте старше шестидесяти лет. А ему 67. Тем более поразительно, что именно теперь начинается новая полоса жизни генерала, когда он проявляет такую энергию, волю, целеустремленность, страсть к действию, что окружающие его значительно более молодые люди приходят в изумление. Он как бы подтверждает известную истину о том, что старость — это иллюзия молодости.
Расплата
Генерал де Голль превращается из деревенского жителя в хозяина «Отель Матиньон». Мадам де Голль спокойно налаживает простую, размеренную жизнь в комнатах второго этажа, обставленных мебелью во французском духе. Старое здание, где когда-то находилось посольство Австро-Венгрии, меняет свой прежний хмурый облик. Двор больше не служит стоянкой автомобилей, часовые каждый день одеты в парадную форму. В глубине прекрасного парка, где множество птиц, в музыкальном павильоне устраивается часовня. Может быть, теперь генерал отдохнет от напряжения последних недель, от бессонных ночей, от всех этих передряг, из которых он вышел победителем? Напротив, сейчас ему предстоит совершить то, в чем оказались бессильны все эти умудренные опытом, знаниями и хитростью многочисленные деятели наконец-то сокрушенной им «системы».
Впрочем, состав правительства, сформированного де Голлем, вызывает у многих изумление. Здесь фигурируют весьма знакомые лица: вице-премьерами, то есть заместителями де Голля, стали Ги Молле и Пьер Пфлимлен. Министерство финансов возглавил Антуан Пинэ. И так обстоит дело со всем кабинетом, в котором, как на Ноевом ковчеге во время потопа, представлены все разновидности «князей» Четвертой республики. Голлистов лишь трое: министр юстиции Мишель Дебрэ, министр по делам фронтовиков Эдмон Мишле, министр информации — Андрэ Мальро, при этом двое последних вовсе не принадлежат к тем, кто выражает чаяния алжирских мятежников.
Вот почему сообщение о составе правительства де Голля повергло их в недоумение и возмущение. Им трудно понять, что генерал должен расплачиваться за голоса, полученные 1 июня, и многое другое. Алэн де Сериньи писал в своей газете «Эко д'Альже»: «Никто из тех, кто проявил наибольшую веру в будущее французского Алжира, не сидел в воскресенье на правительственной скамье — ни Бидо, ни Сустель и никто из их товарищей по борьбе…»
4 июня 1958 г. Выступление на Форуме в Алжире
Де Голль, конечно, предвидел реакцию алжирских «ультра» и сразу направил генералу Салану телеграмму: «Буду у вас в среду. Ждите меня, соблюдая спокойствие и не теряя веры».
4 июня де Голль прилетает в Алжир. Толпы встречают его по всему пути следования от аэродрома. На Форуме перед огромным скоплением людей генерал поднимает руки и ждет, пока смолкнет, наконец, овация. Тогда он бросает первую фразу: «Я вас понял!» Снова шум и крики. И он произносит речь, где много слов о братстве, величии, великодушии Франции, но нет того, чего ждут от него стоящие рядом лидеры мятежа Салан, Сустель и другие, что одно только и может быть признаком «понимания»: «французский Алжир» и «интеграция». Правда, он как будто верит в пресловутое «алжирское чудо», в невероятную комедию франко-мусульманского «братания», которую организовали парашютисты генерала Массю. Де Голль заявляет, что отныне в Алжире «существует только одна категория жителей». Однако заветных слов все же не слышно…
Главари мятежа едва скрывают свое возмущение тем, что в правительство де Голля не включен даже Сустель. Генерал, впрочем, улавливая все, бросает в беседе с ними, что скоро Сустель («мой друг Сустель», — уточняет он) получит достойное его высокое назначение. Пока же они отводят душу тем, что не дают сопровождавшим де Голля министру по делам Алжира социалисту Лежену и двум другим его коллегам появиться на балконе перед толпой вместе с генералом. Их внезапно запирают в соседней комнате.
Де Голль объезжает города Алжир, Константину, Бон, Оран, Мостаганем. На одном из митингов постоянные возгласы «Да здравствует Сустель!», наконец, выводят генерала из себя, и он кричит в микрофон: «Я прошу вас, замолчите, замолчите!» Военные руководители мятежа тревожно смотрят на генерала, но молчат и выжидают, подавленные его авторитетом и уверенностью в себе. Наконец, в Мостаганеме он единственный раз восклицает: «Да здравствует французский Алжир!» Уж не присоединился ли он к «ультра»? Нет, в Париже в ответ на недоумение своих сторонников слева он говорит: «Да, это вырвалось у меня. Но разве не говорят обычно: „французская Канада“, „французская Швейцария!“»
Одним своим появлением в Алжире де Голль все же решает самую неотложную задачу: потушить мятеж, не присоединяясь к программе «ультра». Но они уже чувствуют это, и 5 июня предупреждением звучит выступление Дельбека по алжирскому радио: «Единство за генералом де Голлем, но не любой ценой… Мы перешли Рубикон не для того, черт возьми, чтобы усесться на берегу с удочкой. Мы пойдем до
