Secretum

оказаться полезным своему королю. Если бы я не прочитал переписку с Марией, я бы этого не узнал.

Расстроенный и обиженный, я продолжил читать:

«…и ни в коем случае не думайте, что Его Святейшество находится в плохих руках. После того что я смог узнать, его будут поддерживать безукоризненным и самоотверженным образом государственный секретарь, секретарь папской грамоты и камерарий,[74] которые приступают к государственным делам с большей тщательностью и поспешностью. Как я уже писал, они не отобрали у Его Святейшества епископский посох, а покорно выполняют тяжелую обязанность, которую Папа сам хотел переложить на кого-то – они взвалили на себя это бремя и самоотверженно несут его. Не волнуйтесь».

От сильного напряжения я так сжал письмо, что чуть не оставил следы своего тайного чтения. Какое бесстыдство! Атто не только точно знал, что делают эти три кардинала на своих тайных собраниях (хотя нам ни разу так и не удалось застать их врасплох), но и говорил о них раболепски и слащаво. И это невзирая на то, что среди трех кардиналов находился один из злейших врагов Атто – именно тот, о котором мы узнали накануне вечером благодаря информации, полученной Угонио. Ситуация действительно казалась довольно необычной: что именно скрывал от меня аббат Мелани?

Я начал читать дальше и обнаружил, что тема письма резко изменилась:

«Но хватит этой пустой болтовни. Вы ведь сами прекрасно знаете о том, с каким удовольствием я пускаюсь в обсуждение общественных и политических дел, особенно если та, кто говорит (или пишет) о них, – самая благородная и обворожительная принцесса, которой только можно желать служить. И если Вы будете продолжать такую тактику, чтобы занять меня, Вам с легкостью удастся опутать меня своими сетями, ибо все, что слетает с Ваших уст или выходит из-под Вашего пера, – чистое благородство, красивейшее волшебство и стоит наибольшей любви. Однако время переходить к честному разговору. Благороднейшая, самая дорогая для меня мадам, как долго Вы хотите отказывать себе в роскошнейших радостях виллы Спада? Осталось менее двух дней до завершения празднований, а у меня все еще не было возможности преклонить колени перед Вами. В то же время Вы не говорите мне ничего о том, здоровы ли Вы, или о том, когда приедете. Неужели Вы желаете смерти моей?

Но есть ведь жалость у тебя!
Не с мужеством или с учтивостью
Они исчезли! Так не отказывай
Тоскующей душе – все столь прекрасно.
Последний стон,
Что из души моей исходит,
Ах, он не стоит даже вздоха.

Какой же Бог позволил Вам отвернуться от Лидио и с презрением отвергнуть его просьбы? Вы знаете сами: если я здесь, то только потому, что Лидио обещал, что Вы приедете».

Вот это была правда. Как же я мог так ошибаться? Он любил ее, и его любовь объединилась с любовью короля, хотя Атто был лишь его будущим посланием. И если он вернулся к амурной теме, то допустил ошибку, ибо тогда все прочее было лишь предлогом поговорить с объектом своих нежных чувств хотя бы на бумаге. Нет, не было никакой другой тайны, кроме старой любви, которая все еще связывала этих пожилых людей. Аббат умолчал об Испанском наследстве и сказал мне, что три кардинала соберутся для того, чтобы обсудить будущий конклав. Но, с другой стороны, дело было чрезвычайно деликатным, именно поэтому Атто решил оставить меня в неведении. Еще со времен нашего знакомства на постоялом дворе «Оруженосец» я прекрасно помнил, что аббат мог быть щедр на поразительные разоблачения давно прошедших событий, но умалчивать о своих текущих планах. А чего еще я мог ожидать от постаревшего шпиона? Мне следовало смириться: аббат всегда от меня что-то скрывал, но только из-за присущей ему подозрительности и хитрости.

Я посмотрел новым взглядом на то, о чем писал аббат Мелани в своем письме, и оно показалось мне не таким уж и подозрительным: могло, к примеру, быть так, что почтительный тон Атто, когда он говорил об Албани, был вынужденным: таким образом аббат хотел скрыть, что боится, как бы кто-то не прочитал этих писем и не узнал о том, что три кардинала шпионят в интересах христианнейшего короля Франции.

Пришло время мне удалиться. Я положил письма туда, где нашел их, – в парик аббата. Но строки любви еще долго не уходили у меня из головы. Пока я шел домой, к своей кровати, эти мысли продолжали исполнять в моей душе беззвучный танец рифм, и когда я вернулся к себе, то последний раз в этот день открыл «Верного пастуха» Гварини и начал искать там стихи. Когда я увидел их в диалоге Сильвио и Доринды, то невольно усмехнулся этому последнему подтверждению действительности, которая, по крайней мере, в этот раз была лучше, чем мои опасения. Атто, Атто…

«Не отказывай тоскующей душе…»

Эту фразу я повторял про себя перед сном в своих запутанных размышлениях и погрузившись в тайну ночи, когда душа наслаждается пенями и миражами.

14 июля лета Господня 1700, день восьмой

Что вы хотите этим сказать? Что я невежда? – резко заметил Атто бедному Бюва, и тот сразу же замолк.

Этим утром аббат Мела ни действительно был вне себя. Бюва только что вернулся после прогулки в город и уже в такой ранний час умудрился втянуть нас в оживленный разговор, полностью посвященный тому, как придумать способ усыпить бдительность монаха и незаметно проникнуть на собрание ораторианцев. Когда Бюва попытался принять участие в дискуссии, Атто начал грубить.

– Я никогда не сказал бы такого, господин аббат, – нерешительно начал оправдываться секретарь. – Я только…

– Только что?

– Ну, нет необходимости в том, чтобы усыплять ничью бдительность, потому что они там вообще ничего не охраняют.

Мы с аббатом Мелани обменялись удивленными взглядами.

– Коллекция Виргилио Спады была им лично выставлена в таком месте, чтобы ею могли любоваться как можно больше людей.

Бюва объяснил, что Виргилио Спада в юности служил солдатом под испанским флагом, был чрезвычайно набожным, очень культурным и образованным человеком, к тому же хорошим другом