примирению, потому что вместе с моим покровительством он отверг и мою снисходительность, – подытожил Владетель Эрбис.
Вард в том разговоре не участвовал, а то бы подмешал в рассуждения Владетеля каплю практицизма, а перед Сереной тряхнул своей изощренной теологией: ведь логично думать, что Творец из двух противников обережет именно того, кто обратился к его защите напрямую, протянув ему перчатку, как Роланд, – и вовсе не ради заслуг обратившегося, а для сохранения собственного мундира, лица, достоинства или, как это называла Урсула ле Гуин, шифгретора.
И им обоим сразу напомнил бы ученый Вард один эпизод из уже не инсанской – давней арабской истории, который Учитель называл: «обруч из железа, глаз Белой Бирюзы. Битва при Оходе»…
Нэсин своих женщин брали в походы как санитарок, водоносок или, в особо торжественных случаях, – вместо знамени. В последних рядах выставляли закутанную в дорогие покрывала «охраняемую женщину» верхом на резвом альфарисе: в знак того, что биться намерены до последнего. Однако Серена знала и то, что в битве при Табуке («кольцо из железа, глаз алого граната»), той битве, когда последователи пророка Мухаммеда окончательно согнули горделивую выю румов-безантов, в их рядах были женщины, и сражались они еще позлее своих мужей, отцов и братьев. Рыцарственный Владетель, однако, взял с собой только тех «оберегаемых», кто не слишком был обучен владеть оружием, – прачек, поварих и помощниц лекаря; и все это – чтобы не пустить на поле ни одну из них, а паче всего Серену, которая, уж точно, прорвалась бы в первые ряды и погибла. О том, что, напротив, ее искусство может повернуть ход битвы вопреки и ее, и его желанию, Владетель запретил себе помыслить. Только и оставить Серену дома, иначе говоря, под надзором обоих сыновей и наместников, в спасительных закруглениях и петлях ни с чем не сообразного инсанского мира, – оказалось невозможно. Разумеется, она была заложницей, она была гостьей не Эрбиса – целой страны, и ей ничто не должно было грозить, пусть даже рухнет и войдет само в себя все Внутреннее Царство, подобное кувшину с тонким вытянутым горлом, продетым в стенку и припаянным к отверстию во дне. Но и от нее самой не должно было истечь никакой угрозы. А тайная сила Серены, запертая за семью инсанскими замками, придавленная гнетом, могла проявить себя так страшно и непредсказуемо, так подстать Земле Нэсин, что все военачальники на совете посчитали недостойным себя – дать ей такой мало существенный повод вырваться.
И еще добавил Эрбис, говоря перед самым боем с глазу на глаз:
– Не бывает справедлив человек во гневе, – а я гневен. Есть у меня право крови. Но не вся же страна андров виновата в гибели Даниля! Она только кичится своим единомыслием, на деле страсти раздирают ее. Я же попираю здешние поля, будто живет на них один род. Поэтому мы и положились на Творца, чтобы Он решил нашу тяжбу по своей справедливости, лучшей, чем наша. Не противься и ты Его воле, Серена моя, чтобы дал он и андрам, и нам, и тебе. Обещаешь?
– Ладно, обещаю. Сидеть в обозе и не высовываться.
А происходило это близ городка Сухайм, где жило много андров, но также порядочное число инсанов и инсанских выучеников, которые также пошли за Владетелем.
– Ну вот, нэсин и разбили, – тихонько говорила про себя Серена. – Да так, что и надо мной некому надозреть, о Владетель Кота Багира.
В искажении прекрасной и чистой андрской речи была ей некоторая услада. Когда в Сухайме прослышали, как повернулась битва с королем Мартином, полгорода сорвалось с места – кто искать своих раненых, кто обыскивать своих чужих. Она была с водоносками – раненых носили мужчины, вплоть до приставленного к ней конвоя, а поили и перевязывали в густом кустарнике женщины – и теперь чуть ли не из последних сил пыталась отыскать тех, кому вода еще может понадобиться. Таких было немного, накатывался вечер, и ее товарки отчаялись. Им надо было поторапливаться, чтобы увезти родных в полузнакомый город, ибо с того конца замершего, покрытого трупами поля уже открыто выступили охотники до ночного промысла. Верно говорят, что после битвы поле принадлежит мародерам и что шакал бывает куда опасней тигра.
…Глаза ее сначала уловили знакомую стать буланого жеребца. Вард стоял, прислонившись к стволу коренастого клена, и из рубленой раны на плече, самой широкой, текла яркая и вязкая кровь. Серена тотчас подбежала. Вел он себя не совсем как разумный: всхрапывал, косился диким глазом и к своим царапинам не подпускал. Слава Богу, они все по касательной и кровь почти уже свернулась, подумала девушка.
– Ты как, лошадь, – ничего? Где еще задело? А где кошки? А…
Тут она увидела. Позади копыт, у самого ствола валялся Владетель, и альфарис готовился защищать его от всего света так точно, как кобыла отбивает волков от жеребенка. Серена пригнулась, пытаясь одновременно разглядеть рану и не угодить под копыта: арбалетная стрела прошила щеку под самым глазом и один Аллах знает, что сотворила внутри. Наконечник у таких – со смещенным центром тяжести и ради этого легко отламывается от древка. Сознание Эрбис потерял напрочь, но руки крепко сжимали тело Багира. Человек еле слышно дышал, кот – нет, однако Серена почувствовала легчайший, как крыло, трепет его мимолетной души.
– Вроде оба живы, а, Вард? Да очнись ты!
– За хозяина поручусь.
Руки у нее были сильные и что совсем хорошо, смелее ума. Вынула кота из его мертвецких объятий и отложила в сторону. Раздвинула челюсти его же саблей, что взяла из открытой ладони (кинжалом бы стократ удобней, да в ком это он оставил кинжал?), вытянула стрелу через рот, обломила острие и на обратном рывке выдернула, мысленно ахнув. Нет, ведь как чудно, – и остатние зубы вроде целы, и язык не поврежден, разве что исцарапан и распух. Авось, красноречие всё при нем останется. А вот что крови мало – то ли плохо, то ли снова хорошо: вся грязь внутри, но хоть пока не захлебнется. И совсем отлично, что он в отключке, больно не очень: снимать боль я умею так себе.
Поискала, чем бы перевязать поскорей – бинты у женщин давно вышли, а мужчин-санитаров поди на открытом месте поищи… На глазах потрошителей трупов… И нет смысла: под конец они отдали почти весь свой мирный инструмент женам и бросились умирать.
– Ладно, – решительно оторвала длинный лоскут от батистовой нижней рубахи, что заправлена в шаровары. Штанцы грязные, платье не лучше, а это хотя бы чистое. Замотала. Ничего вышел тюрбан вместо потерянного Эрбисом обмота со стальной середкой и навершием. Прямо как у этого… Лоуренса Аравийского.
– А где его свита, конек? Не всех же поубивало да по полю разбросало. Хотя вдруг да и всех. Вообще примем за данность, что живые либо в плену, либо за подмогой вон в те кустики отправились. В виду торжественного парада императора по телам противников все, имеющие ноги, да бегут сломя голову. Закон любого сражения и поражения…
Так балагуря, девушка изучала шахское обмундирование. Пока спасать старика Эрбиса планировалось не столько от армии торжествующего неприятеля – который отстоял свою честь и свободу и потому вполне мог быть великодушен – сколько от ее отбросов. Они вовсю маячили на горизонте, то и дело нагибаясь и шаря. Длинная кольчуга, которая легко отражает удар сабли, тычок рапиры и так гибка, что на ней даже от палицы вмятин не остается, прекрасный инсанский доспех в золотой мункской насечке, – о, такое стоит подороже человека, который в нее засунут и обычно мыслится ненужным и обременительным придатком.
Ну, стягивать кольчугу через голову – глупо: любоваться на его синяки времени нет. Опять же лицо и без того исцарапано и окровавлено. Высокие сапоги из юфти – тоже, хотя и не порублены и, значит, лакомая добыча. Оставила всё на нем. Отволокла свою работу в ближайшие лесонасаждения, где уже давно видела уютную ямину от пня-выворотка: тяжелая голова в обмоте приклонилась ей на плечо, каблуки пахали землю. Устроила в выемке как могла мягче и вернулась за Багиром. Конь было последовал за ними – Серена отмахнулась: защищаю теперь я, а из тебя приманка хоть куда, больно видная у тебя фигура.
Холеное котово тело оставалось теплым и гибким. Конечно, поцарапан, контужен, кровь из носа и изо рта, но лапы подогнуты к брюху и щель зрачка не очень узкая – правда, не по человеческим, а по манкаттским меркам, так он же и есть манкатт. Говорят, у ихнего брата девять жизней, только Багир,
