видела во сне какую-то удивительную историю, где были ты, и он, и его брат, но какие-то перепутанные друг с другом. Погоди: раз ты там был, ты должен знать наверное. Уж тебя-то я узнала.
Эрбис рассмеялся:
– Если был – то знаю. А вдруг нет – тогда угадай сама, умница! Может быть, тебе стоит заснуть еще разок?
– Нахальный голый лягушонок, что спрашивает богов Священной Свастики Локапал о том, что неведомо им самим… – загнусил с его изголовья Багир, явно кося сразу под Киплинга и под Лайона Олди. Киэно тотчас же оторвалась от возлюбленного, павой приплыла к Серене под руку:
– Моя юная госпожа – не лягушонок Маугли, воспитанный зверьми. Она средоточие времен и узел смыслов, штопальщица прорех в пространстве и вековая память всех родов аниму. Она – ключ к играм, в которые играет сама с собою. И у нее есть Сила.
– Ну конечно, потому мне надобно напрягать всю мою душевную и телесную мощь ради того, чтобы досягнуть до прекраснейшей, – отозвался Владетель тихо, будто не хотел никем быть услышан. – Но хотя камень в ее руках как глина и железо – как воск, ибо она владеет их душой, – она остается моей женщиной, и я должен оберегать ее нежность и трепетность. Ведь алмаз, на который можно купить Вселенную, почти так же легко раздробить молотком, как и простое стекло.
– Камень и железо – это ты вспоминаешь, как я пробовала починить фундамент большой веранды? – спросила Серена с выражением полной невинности. – Там еще армированный бетон внутри оказался.
– Мне замолчать? – сказал кротко Эрбис.
– Нет, почему же? Я ведь у тебя учусь. И тому, каков должен быть «женский бриллиант» – тоже.
– Истинная жена – это кобылица, которая несет мужчину по пустыне жизни. То не мои слова, а наша пословица… Остров на стремнине бурной реки. Опорный столб шатра. Зеркало, глядя сквозь которое, можно увидеть лик Сущего…
– Ох, это красиво. Что же ты запнулся? Говори!
– Ну конечно, кроме слов, более я ничего не могу… не смею.
Вылазка в Сухайм, одна-единственная, в конце того времени, что называлось в Андрии летом, закончилась для Серены неординарно, как будто судьба нарочно подгадала. Хотя страсти отцвели, а сугубый всплеск национального самосознания малость поулегся, решено было ей укрыться под ферендже, или в просторечии ферязью – широким черным покрывалом с волосяной личинкой, вуалью, спереди. Так с недавних пор маскировались все инсанки, особенно одинокие: их мужчин задирать опасались, но женщине, тем более простой, могли нанести оскорбление личного характера, то есть прямо в лицо.
Цель путешествия была разведывательная, а кроме того, всем было интересно прикупить в магазинчиках душистого мыла для физиономии, трехцветной пасты и мятной жвачки для клыков, косыночек на шею и шелковых закруток для хвоста. Коты вынуждены были, однако, остаться на страже Владетеля, а на Варда, по предварительным данным, слишком бы пялились: после ухода Живущих горожане заметно военизировались, кататься верхом или в бричке по городской мостовой стало неуместным. Ездили все больше на вонючих сайклах, трех– или двухколесных гибридах прежней пассажирской машины с броневичком, подрессоренных и более надежных, чем простонародный роллер. Название агрегата было взято с молодежной фени, а топливо – с ближних самогонных нефтепромыслов: патриотично и экономично. Пешие теснились от них к середине тротуара и шли по стеночке, прижимая к носу платок.
Стоило девушке отделиться от толпы (а выделялась она и так: прямой осанкой, легкой походкой), как трое таких моторизованных андров – двое крашены в бордовый, один в очень светлый серебристый цвет – перегнали ее и взяли «в вилку». Передний вышел, снимая рыжий шлем, похожий на большой заводной апельсин.
Естественно, то снова был Мартин Флор, король андрский, зачехленное знамя победы – на троне ему не сидится! Положим, правят за него парламентарии, как и прежде. Вот и шалопайничает инкогнито.
– Пропустите меня, высокий господин, – попросила она смиренно.
В ней жила пока надежда, что он, как не угадал лица через сетку, так не узнает и голоса. Но Март понял с самого начала, кого ловил. Тоже мне, подумала, импортная продукция называется – впору было самой из Вардова хвоста надергать и сплести.
– А, Эрбисова инсанская женка. Так что, ловко тебе смотрится через дырки в хиджабе?
– Не хуже, чем вашему величеству – в щелочку бронетранспортера. А уж покрывало мое, чье старинное инсанское имя вы употребили, я полагаю, в силу сугубой эрудированности, – это покрывало куда легче белого железного коня короля-победителя.
– И в трауре тебе не жарко?
– Какой траур, высокий господин? Черный, на нашем языке, – знак торжества и благородства, а вот скорбь над мертвецом как раз белоснежна.
– Сдается мне, Серена, что ты смеешься над моей победой.
– Нисколько. Однако здешние победы так замечательно чередуются с поражениями, первые так двусмысленны, а вторые столь плодотворны, что отчаиваешься их различить.
– Утешительная философия для кое-кого.
– «Утешение философией», великого Боэция, министра Теодориха, в тюрьме перед казнью, узел «Рома», гиацинтовое сплетение, – процитировала Серена ребячьим голоском. Не могла удержаться, чтобы не схулиганить: кое-что об ее уроках истории позволено было раньше узнать и Мартину.
– Не мели чепухи – ты давно уже не лесная.
– Хорошо, я скажу как андр. Говорит Хозяин Жатвы: только та империя нетленна, что воздвигается в душах. Уходят и приходят ее обличия и оболочки – земные царства, но сам ствол их незыблем, ибо корень его – Истинное Небо. Я и мой муж – в царстве этой вечной победы, ты – там, где ее нет. Нет и тебе покоя, и путь твой черен.
– Скажи еще, отчего ты замолчала?
– Скажу. Ты хотел новую землю и новый народ? Вот оно, новое, – сплошной смрад, – девушка махнула рукой в сторону его машины. – А если говорить не об этих пустяках, Андрия не так уж сильно изменилась, и вы по-прежнему строите для инсанов их государство и их империю. Того, что внутри, никак не вытравить, потому ты так и гневаешься – на себя, ведь любой гнев обращен в конечном счете на себя самого. Я права?
– Нет. Ты ложная пророчица. Сивилла. Колдунья.
– Своему брату Даниэлю ты тоже говорил такие слова, прощаясь?
Мартин изменился в лице:
– Ты не знаешь, о чем говоришь. Ох, почему только я решил оставить тебя в покое? Тебя и твоего старика с вашим скотным двором? Наверное, ради твоей матушки. Она тоже от меня прячется, только где – я не стану у тебя выпытывать. Все вы – карты сыгранной колоды.
– Ой, красавчик, гадая на таких картах, надо золотить ручку цыганке, а не пудрить мозги самому себе! – рассмеялась девушка на манер своих приятелей ромалэ: повидала она их немало раз во время своего межвременного ученья. И юркнула под арку одного из двориков так прытко, что Мартин посовестился ее догонять.
Когда она донесла о том Эрбису, тот сначала утвердительно спросил:
– А тому, что и я занимаюсь не королевским делом, ты не удивляешься.
– Не удивляюсь. Вы оба никак не можете оправиться: ты от ран, Мартин, очевидно, – от моих нелояльных высказываний.
– Почему ты не возразила, когда он назвал меня твоим мужем?
– Мне так спокойнее. И потом – разве ты мне оставил выбор… чтобы иным ответом женской чести не посрамить?
В ответе присутствовало некое лукавство: интересно, что и в этом, чисто женском искусстве Серена много продвинулась за те два месяца с небольшим, которые они провели на ферме. Они – это сейчас не Владетель, грозный мощью и знанием, и не живой залог дружбы Леса в его руках, а двое людей, одаренных высокой симпатией друг к другу.
– Поистине, ты заслуживаешь всех миров зараз, о Серна моя: и джинновых, и человеческих, и
