почти без горловых нот; просторечной и отчасти архаической показалась мне и его лексика. А вот имитация запахов была на порядок выше моего слабого понятия. Нет, все-таки красиво он говорил, этот Волк: будто резал объемный трехчетвертной горельеф прямо в льдистом воздухе.
– Думали мы, передумали – никак не решим, кто вы такие: явно не торговцы и безо всякого спора – не досужие посетители. Спросить смущаемся, дай, решили, со стороны последим, пока либо ваш путь, либо вы сами кончитесь. Так вот нет же! Не останови мы вас – весь Мрак насквозь бы пробили.
– Или сами померли, – ответила я в том же духе.
– Так у вас к кому нужда? – поинтересовался он вторично.
– К госпоже Софии-Иньянне, что была королевской женой. Не знаю, у вас ли она и кто она у вас, а уж прозвания ее и подавно.
– Себя-то назовите. Мое имя Нахшу, я старший из…
Тут следовало некое понятие, плохо поддающееся расшифровке, то ли «партизан», то ли «холостяк», взятое во множественном числе и в отчасти ироническом подтексте.
Мы определились и заодно поинтересовались, действительно ли перед нами Горные Волки. Нахшу прекрасно понял, почему:
– О нас травят всякие страшноватые байки, как и обо всем, что непонятно. Объяснять, что у нас к чему, здесь не время и не место: переживете. Скажу одно: мы не весь Белый Народ, и по нам обо всех наших судить не стоит. Новобранцам генеральская форма не к лицу. Это вон ваш собачий сынок от рождения в маршальской шубе гуляет.
– А я – в обтяжном трико, как боец элитного подразделения, – гордо фыркнул Бэсик, не удержавшись. Захватили нас в полурасстегнутых «комби», а глянцево-шелковистый мех моих псов, как я поняла с некоторым опозданием, ассоциировался здесь с пижонством и изнеженностью.
Разговор начал неожиданно для нас всех крениться в бытовую сторону и приобрел характер типичной кухонной перебранки.
Кухонной – это было прекрасно! Ибо пока мы – не без помощи пришельцев – снимали палатку и увязывали нарту, был разожжен костерок, а в уголья закопан объемистый глиняный шар с чем-то на редкость и чрезвычайно съедобным. Когда потрескавшуюся оболочку разбили, внутри оказался, к некоторому моему облегчению, не селезень по-индейски, а большой корнеплод вроде брюквы. (С этим фольклорным рутенским фруктом я по жизни не сталкивалась, мы его как-то тихомолком повывели, но деды сказывают – медовый был.) На вкус этот репо-брюквенный аналог оказался, по правде говоря, не так чтобы очень, однако сытен: мы трое наполнились доверху.
– Ничего себе, – выразил Бэсик наши совокупные чувства. – Эта штука из тех, что я люблю в принципе, как говаривал хозяин. В смысле того, что полезна для моего оголодавшего здоровья.
– Мы называем эту штуку «догони-корень», – сообщил Нахшу. – Силы от нее прибывают, а сон уходит. Теперь держитесь ближе к своей волокуше, мы ее повезем так быстро, как сможем.
Пространство этого нашего по виду бытового разговора было погружено в некий невербальный контекст. Я постоянно ловила себя на чувстве, что пропускаю действия, сигналы и даже целые агрегаты символов, будто мне нарочно отводят глаза, и не сомневалась, что несмотря на свой ядреный бытовизм, эти Псы были телепатами потоньше моих друзей Молчунов.
Дружелюбно настроенный конвой препровождал нас на место около суток, но уж действительно аллюром три креста. Однако мы трое шли налегке, нас кормили и делали большие привалы у огня, где нам оставляли самые теплые места. Бэс, который умел хорошо устроиться в любом положении, рефлекторно захватывал из лучшего наилучшее и язвил, по своему обыкновению, во все тяжкие – я надеялась, необидно для хозяев положения. Заочно познакомил их со своим другом Шушанком, обиняками дал понять, что был в свойских отношениях кое с кем из аристо и даже королевской семьи… Слушали его трепотню на редкость благосклонно и в ответ объясняли, что сами у настоящих Белых вроде как на подхвате и проходят ученичество.
И все-таки дорога почти по-прежнему отнимала у меня силы и способность соображать: не уверена, что мы смогли бы проделать этот путь одни, тем более, что с «наведенного моста», как называлась плетенка, мы сошли и через некоторое время ступили на легкий, рыхлый покров, под которым прощупывались скользкие каменные плиты. Караул сменился иными снежнаками: эти, как мне показалось, более оправдывали свою славу. Светлее шерстью и не так уж крупны, хотя много массивнее моих знакомцев, они походили на голубоглазых хаски, но взгляд мрачней, кость тяжелее, а их хвостом можно было сбивать с ног и дробить кости, как косой тибетского монаха… или Серены. Соплеменников они отослали с насмешливым благодушием, но малейшее желание нас троих предупреждалось так почтительно и с таким пиететом, что мне стало вконец неловко и – ну, скажем прямо – так боязно, как не было бы, если б они отпускали грубости в наш адрес и поигрывали кинжалами резцов. Бэсик рыпнулся было, но сразу присмирел: панибратствовать и тем паче амикошонствовать с ними было недопустимо. Спросить о цели назначения или по новой обрисовать наши планы мы также не посмели. По всему было видно, что эти красавцы и так ничего на свете не пропускают и не упускают.
Имя им всем было – «высокие женихи» или «храбрецы, достойные своих жен». Они и доставили нас к поселению, что открылось на поляне посреди строгих и темных елей. По стилю то было подобие мункского «жилого места» в предгорьях, только, разумеется, второе вышло из невольного подражания первому. Те же шесты, связанные поверху, но более длинные и украшенные резьбой по гладкому, как бамбук, дереву, те же гигантские шкуры, будто бы снятые с пещерного медведя или саблезуба, однако недлинным мехом наружу, а внутри, куда нас почти сразу же завели – чистый жар, тихий свет и вкрадчивая мягкость. Нас разоблачили, покормили чем-то куда более вкусным, чем походный печеный овощ, и повалили спать на крытую мехами лежанку.
(И избавьте меня от физиологических подробностей! Довольно будет с вас знать, что вместо кхондского сосуда с выразительной эмблематикой был тут удивительных свойств поглощающий камень, как в моей любимой фантазке о Планете Ксанаду.)
Когда же поутру мы проснулись – причем Артханг проспал, а Бэс-Эмманюэль воспрял не намного меня раньше, – та, к которой мы стремились, сидела у постели и грелась в лучах Бэсова обожания. Ноги ее были скрещены, а у губ дымилась зеленоватая полупрозрачная пиала с черным чаем.
Иньянна. Исходя из мифического ореола, что возникал вокруг всех снежнаков, и многозначности ее прозвища (причем одновременно вспоминались даосский дуализм Инь и Ян, богиня шумеров и моя любимая героиня из «Хроник Маджипура»), из истории ее андрского бытия и существования, а также из характера обоих ее сыновей, – логично было бы ожидать статную и величественную сивиллу в пышных, объемных, ярких, блистающих и развевающихся (выберите эпитет сами и не морочьте мне голову) одеяниях, плотно расшитых серебряными звездами и золотыми арабесками.
А она оказалась чуть меня выше. Правду сказать, когда мы обе выпрямились, вначале отвесив друг другу энное число поклонов сидячих и стоячих (она солировала), разница увеличилась: госпожа Иньянна была мальчишески длиннонога. И, право, не по-вдовьи хороша собой, куда там Эрмине моей милой. Узкое, чуть скуластое лицо, не белое и не исчерна-смуглое, а нормально загорелое. Прямая, изящная линия носа, чуть загнутая книзу, крутые дуги бровей, изысканный очерк темно-розовых губ; в глазах, таких же неописуемых, как у мужчин-снежнаков и… и у ее родного сына, смесь настроений, переливчатость эмоций – от почти гневного спокойствия до нежной, ободряющей насмешки. А уж этот цвет! Тюльпан в туманном лесном урочище; солнце посреди исся-черных грозовых туч; огонь в изумрудной морской пучине. Волосы ее – белые, сияющие и так преизобильны, что пришлось собрать их в четыре косы: две сзади падают до пояса, две на висках покрывают грудь, – и соединить их попарно тонкой цепочкой. От этого лицо и шея будто в серебряной раме: этот вид и цвет только и служит приметой немалого возраста, да вдобавок чуть впалые щеки и тончайшие морщины у глаз и поперек горделивой шеи.
И одета госпожа Иньянна – или все-таки София? – без особых претензий: свитер, суконные шаровары в заправку и низкие сапожки на тонкой подошве, все голубовато-серое, уютно-домашнее.
– Вам не душно показалось спать на меху и посреди мехов? Раскидались и пот на коже. Я, признаться, отчитала кое-кого, что не досмотрели, – она прервала мое разглядывание, и вовремя: оно становилось излишне бесцеремонным.
– Пар костей не ломит, зато сладкие сны наводит, – бросил мой Бэс ответную реплику.
– О-о. И какой сон увидели вы, ваше собачество?
